— Сегодня снова на «цулаге» метите?
— А как же. Обязательно…
— Вот об этом разговор и будет. В гитлеровские захребетники метите, значит?
— Постой, постой, как это «в захребетники»?
— Вечером после отбоя поговорим, — узнаешь. Одного кое-как терпим, а тут… Впрочем… За Харьков спасибо… Становись на место, команда была…
ПРЕДАТЕЛЬ
Во время вечернего «рапорта» Русин, Вальц, Иберидзе и Нечаев вновь получили «цулаге». От похвалы фон Шерфа Русин готов был провалиться сквозь землю. Маленький жетон жег ему огрубевшую, мозолистую ладонь. После отбоя в затихшем бараке послышался голос Павлова:
— Товарищи Русин, Иберидзе, Нечаев и Вальц, просим к нам.
В дальнем углу на павловском топчане сидело восемь человек.
— Это товарищи из других блоков, уполномоченные, — сказал Павлов. — Ну, а с товарищем Коготковым знакомы… Так вот, слово имеет товарищ Коготков…
— Вы что же? — начал Коготков. — Или хотите, как одна сволочь, — есть такой в этом блоке, — принципиально восстать против коллектива?
Друзья переглянулись.
— Позвольте, — проговорил Русин. — Конечно, я и мои друзья уважаем коллектив, уважаем уполномоченных, но… нельзя ли узнать, в чем мы провинились?
— Можно, — сказал Коготков. — Затем и собрались…
Поминутно покашливая в кулак, Коготков изложил суть обвинения: по мнению товарищей, Русин, Нечаев, Вальц и Иберидзе держат себя заносчиво и в погоне за сытым пайком систематически выполняют норму, тем самым помогая администрации. Между тем в шталаге существует постановление военнопленных: саботировав любые распоряжения администрации и прежде всего выполнение норм выработки.
— Вы думаете, — говорил Коготков, — кроме вас, никто не может вытянуть норму? Ишь, герои! Да любой выполнит ее, проклятую. Но поскольку камень, добываемый нами, идет на оборону… извините… пусть расстреляют, а больше как на паек не сделаю. Конечно, «цулагщики» — поганые овцы — есть в каждом блоке, но вы-то командир!.. И друзья ваши не темный народ… Что скажете?
— Пока — ничего! Но, с вашего разрешения, спрошу товарища Старко. Можно?
Коготков кивнул головой.
— Остап Данилович, — окликнул Русин, — сколько «цулаге» ты получил от нас? Будь ласков, доложи товарищам…
— С сегодняшними, — ответил Старко, — восемьдесят.
— Ну и как?
— Хлопцы на ноги становятся, благодарят.
— Так вот, товарищи, — сказал Русин. — Тут что-то не то… Осечка… Зарабатываем «цулаге», верно. Да только ни разу не попробовали. Как получали, так и отдавали… Получили по двадцать… Все восемьдесят передали в лазарет.
Уполномоченные смущенно молчали: Павлов поторопился с выводами. У Русина получается толково: четыре человека, работая даже не в полную силу, прежде всего помогли напарникам выбраться из числа «штрафных» и, кроме того, смогли помочь зацепиться за жизнь нескольким, вконец истощавшим товарищам. И если пятьсот физически сильных начнут получать «цулаге» и подкармливать пятьсот ослабевших от недоедания — военнопленные только выиграют и еще решительнее станут сопротивляться режиму фон Шерфа.
— Вы предлагаете отказаться от «цулаге», — горячился Русин, — а мы говорим, кто может — должен добиваться его, не для себя, для ослабевших. Помните, как в походе помочь уставшему бойцу: поднести скатку, вещевой мешок или винтовку… Надо зарабатывать «цулаге» и сдавать в распоряжение комитета…
— Умные твои слова, товарищ Русин, — тихо сказал Коготков, в задумчивости поглаживая усы. — Очень умные. М-да… Согласен, принимая решение, не учли насчет человека… Лично я с завтрашнего дня начну бить на «цулаге» и передам его товарищу Старко… И Павлов, и товарищи, наверное, согласны… Твое предложение обсудим по блокам…
…Весь следующий день Павлов беседовал с военнопленными, физически способными перевыполнять норму, а вечером, после отбоя, в блоке обсуждалось предложение: добиваться «цулаге» и сдавать его в общий котел.
Коренастый военнопленный с аккуратно подстриженными головой, бородой и усами, энергично работая локтями, пролез вперед, засучив рукава, словно намереваясь вступить в драку, остановился перед Павловым, подбоченился и насмешливо улыбнулся:
— Это как понять? Камни дроби — Ступак… Камни тягай — Ступак… Силы трать — Ступак, а жрать будет лентяй, к примеру… — Ступак обвел взглядом окружающих. — А жрать будет Мосеев? Так, что ли? Это в каком таком кодексе записано?
Павлов локтем подтолкнул Русина. — Не знаком? Наш «цулагщик». Как пришел, все бьется за «цулаге». А если не выработает, так норовит выклянчить у эсэсовца: «Герр опицир, бога ради, припишите, я отработаю…» По-немецки, зараза, выучился милостыню просить.