После отбоя военнопленные, выбираясь из котлована, попарно проходили мимо охранников, стоящих вдоль дорожки, сдавали инструмент, получали обед и направлялись в барак.
Дважды в день девяносто восемь военнопленных с тяжелыми инструментами в руках представляли грозную силу. Правда, киркам и лопатам пленных противостояли пистолеты и автоматы сорока охранников, но элемент внезапности, а главное — страстная жажда свободы не только уравновешивали силы сторон, но и могли дать, хотя бы временно, преимущество нападающим.
План побега постепенно созрел: в один из дней после отбоя, как только колонна пленных вытянется из котлована, по сигналу все они одновременно ринутся на охранников, перебьют их, завладеют оружием и блокируют домики эсэсовцев и капо. Сигнал подаст Русин. Он в упор выстрелит в капо, принимающего инструмент, и снимет часового на вышке.
В плане было и слабое место: отдыхающие эсэсовцы и капо. Они могли обстрелять военнопленных из окон – штабного домика, а самое страшное — по телефону сообщить о бунте…
— А я на что? — напомнил о себе Иберидзе. — Целый день сижу в штабе…
За неделю до этого во время работы в котловане Иберидзе поранил ступню. Его назначили обслуживать штаб. Эсэсовцам так понравилось помыкать с виду добродушным хромым исполином, что и после того, как он поправился, они оставили его у себя в услужении.
С общего согласия Русин распределил пленных по взводам, взводными командирами назначил Павлова, Старко, Нечаева и Сергеева. Побег наметили на субботу: по субботам Блашке наведывался рано утром, а в остальные дни приезжал часам к трем.
В пятницу Гисс выдавал инструмент. Русин потянулся за лопатой.
— Отойди в сторону, — остановил его Гисс. — Ты назначен вязать арматуру.
Вскоре к Русину присоединился другой военнопленный, назначенный вязать арматуру. Последний из землекопов скрылся в котловане. Следом двинулись капо.
Гисс подошел к Русину:
— Ваш друг понимает по-немецки?
Русин отрицательно качнул головой.
— Слушайте, — возбужденно сказал Гисс, — ночью приезжал Блашке. Он провел совещание, приказал убыстрить темпы строительства и… — Гисс с опаской огляделся по сторонам, — как только работы будут закончены, всех вас расстреляют! Блашке сослался на приказ Гиммлера. Расстрелять должны мы, капо… У вас есть время… Я готов помочь…
По двору прошел штурмфюрер. Русин едва успел шепнуть:
— Завтра не спускайте глаз с меня и, что бы ни случилось, не вмешивайтесь.
В лагерях не раз рассказывали о случаях поголовного уничтожения военнопленных, работавших на строительстве секретных объектов. Поэтому сообщение Гисса о готовящейся расправе ни в ком не вызвало сомнения.
Субботний день выдался не по-зимнему солнечным, теплым. К моменту сигнала об окончании работ Старко, Павлов, Нечаев и Сергеев оказались возле Русина. А как только прозвучала команда «становись по два», незаметно для охранников поставили людей в строй так, как требовалось по плану.
Колонна тронулась. Впереди шли Русин и Павлов. Выбравшись из котлована, Русин оглянулся: ни одной сгорбившейся фигуры. Плечи широко расправлены, головы гордо подняты. Легонько дотронувшись до руки Павлова и чуть склонив голову, Русин прибавил шаг…
Часовой на вышке стоял, повернувшись спиной к поляне. Справа и слева вдоль дорожки, как всегда, стояли капо. Уверенные в своей силе и беспомощности пленных, они беззаботно шутили, кое-кто курил, и ни один из них не был готов к отражению внезапного натиска.
Гисс стоял на посту на дорожке от штаба к «грибку». Пора начинать. Русин вполголоса сказал:
— Пошли, — выхватил из кармана пистолет и в упор выстрелил в охранника, принимающего инструмент. Размахивая ломами, лопатами и кирками, военнопленные бросились на капо. Русин молниеносно повернулся и прицелился в часового на вышке, но не успел нажать курок, как за спиной раздалась короткая автоматная очередь. Часовой, неестественно потоптавшись на месте, упал.
Русин оглянулся. Это стрелял Гисс.
Взвод Вальца, расправившись с охраной на своем участке, ввязывался в общую свалку. Взвод Сергеева бежал к домику капо.
— Вальц, — закричал Русин, — скорее на помощь грузину!..
…Близился час отбоя. Иберидзе пошуровал печь, насыпал в нее совок угля, налил в лампы керосина и, не спуская глаз с дежурного, прислонился к стене. Сидеть в присутствии гауптшарфюрера не разрешалось. Разомлевший от жары эсэсовец читал газету, зевал, тер глаза, поминутно менял позу и наконец задремал, подперев щеку кулаком.