– Досталось вам, Станислав Владимирович? – отвлек меня от размышлений голос Шестернева. – Видел разрывы на ваших позициях, поэтому пришел справиться о делах.
– Вам хоть повезло, Иван Модестович?
– Японские снаряды легли с недолетом, никого не зацепило. А вот поручик Николаев ранен вторично, увели в лазарет. Орудия его батареи не пострадали и людей раненых мало. Все вам досталось и пехоте.
– Вы доложили командиру дивизиона о случившемся?
– Да написал, как обычно вечернее донесение.
– Я тоже донес о понесенных потерях. Знаете, Иван Модестович, я себя чувствую голым, поскольку ничего не могу противопоставить корабельной артиллерии.
– Нам еще повезло, что обстрел ведут только крейсера. А если бы подошли эскадренные броненосцы, то нам бы зразу нужно бы готовить большое количество могил. Если вас это утешит, то скажу, что огонь велся по всем нашим войсками, в центре и в западном секторе. О чем это говорит? О том, что японцы в скором времени подгонят транспортные суда и начнут эвакуацию остатков своего воинства. Мы здорово потрепали армию Куроки. Разговаривал я сегодня со знакомцем, он в штабе 138-го пехотного Болховского полка служит. Он мне поведал, что общие потери японцев оцениваются в двадцать-двадцать пять тысяч погибших. К нам в плен попало около трех тысяч. Сколько раненых свезли к Дунгань – трудно сказать, но думаю, не мало. По всему выходит, что обороняются японцы из последних сил. Если мы завтра стремительно атакуем, то можем захватить Дунгань и пленить много солдат неприятеля. По своим солдатам вражеские корабли стрелять не станут.
– Мне один знакомый сказал, что каждый японец, ради государственных завоевательных идеалов, обязан пожертвовать собой. Знаете, столкнувшись в боях с японцами, я поверил в это изречение. Если японским морякам будет поставлена задача уничтожить как можно больше нашей пехоты и артиллерии, то они откроют стрельбу, не обращая внимания на своих соотечественников, попавших к нам в плен.
– Ладно, покойной вам ночи, Станислав Владимирович, завтра все увидим.
Увидели мы все ночью. Поступил приказ о наступлении за три час до рассвета. Стараясь соблюдать тишину, наши войска приблизились к японским позициям на дальность прямого выстрела орудия. Развернув орудия на открытых позициях, начали артиллерийскую подготовку. Били вслепую, ориентируясь по фонарям, зажженным японцами на берегу моря. С трудом удалось рассмотреть баржи и какие-то пароходы, принимающие на борт японские войска. Отстреляв по три-четыре десятка снарядов, снимались с позиций и следовали за пехотой ушедшей вперед. Радовало, что неприятельские корабли по нам не стреляли. Либо они ушли, что маловероятно, либо не поступил приказ на открытие огня.
Рассвет я встретил в версте от моря, почти в пригороде Дунгань. Этот маленький городок расположен в дельте реки Ялу. Картина перед глазами открылась ужасная. Куда не кинешь взгляд: везде трупы, наши и японские. В небольшом порту Дунгань горел какой-то транспортный корабль, с него за борт прыгали солдаты. Выплыть с оружием и амуницией почти невозможно, но многие пытались. Большие боевые корабли заходить в порт не могут – мелко, а разные баржи и пароходы- вполне. Моя батарея вела огонь по отходящему большому пароходу. Я отметил несколько точных попаданий. Сам корабль повредить мы не могли, за исключением труб и капитанского мостика, зато по палубе шрапнель прошлась, подобно острой косе. Посмотрел по сторонам и увидел, что вся имеющаяся здесь русская артиллерия ведет огонь по транспортным судам противника. Но те, дымя трубами и охваченные пожарами, полыхающими на палубах, уходили в открытое море. К нашей большой радости, в гавани боевых судов японцев не было.
Когда японские суда скрылись за горизонтом, русская армия начала входить в городок Дунгань и занимать все пригороды. То, что я увидел собственными глазами, забыть и понять невозможно. Во всех домах и на подворьях ровными рядами и в беспорядке лежали раненые японские солдаты, все они были убиты. Убивали раненых ударом штыка в область сердца и сделали это не русские солдаты. Возле большого богатого дома, в центре Дунгань, наткнулся на целую гору трупов японских офицеров со вскрытой брюшной полостью и обезглавленных. Даже мои старослужащие солдаты не выдерживали этого ужасного зрелища, то одного, то другого воина выворачивало наизнанку. Мой организм тоже отреагировал подобным образом. Везде была смерть и очень жуткая.