Сразу же после совещания Бернард напомнил мне, что секретарь по наградным делам интересуется, утвердил ли я список лиц, рекомендованных МАДом к награждению.
Странно. Бернард напоминает мне об этом вот уже восьмой раз. Не без сарказма спросил его, неужели у нашего министерства нет более важных дел.
Очевидно, не заметив в моих словах насмешки, Бернард ответил, что для тех, кто внесен в наградной список, важнее сейчас нет ничего на свете.
– Они обрывают мне телефон! – с пафосом заявил он. – Некоторые от волнения уже ночами не спят.
От волнения? Почему? Разве все это не простая формальность?
– Ведь министры никогда не налагают вето на награды, не так ли, Бернард?
– Практически никогда. Но теоретически это не исключено, потому их так и беспокоит задержка.
Я вдруг вспомнил: ведь Бернард сказал, что они знали о своем выдвижении. Откуда? Список идет под грифом «Строго секретно». Он загадочно улыбнулся и покачал головой.
– Ах, господин министр!…
Я устыдился собственной наивности. И все же в голове не укладывалось, как можно тратить столько нервной энергии на какие-то там награды! Если бы они хоть часть ее употребили на сокращение расходов!…
– Как вы думаете, Бернард, нельзя ли заставить наших руководителей добиваться экономии с той же страстью, с какой они добиваются ордена Британской империи, ордена Бани и тому подобной мишуры?
В глазах моего личного секретаря мелькнул лукавый огонек, какого я у него прежде не замечал.
– Э-э… в общем, у меня имеются кое-какие соображения, но…
– Какие же?
– Нет-нет, пожалуй, лучше не…
– Что значит «лучше не»?
– Пустяки, господин министр.
«Лучше не…», «пустяки» – меня это заинтриговало. Что у него на уме?
– Ну ладно, Бернард, хватит играть в прятки, выкладывайте.
Ничего он, конечно, не выложил. Зато принялся долго, витиевато излагать: дескать, это не его компетенция, и он никогда бы не осмелился предлагать мне такое, поскольку не считает для себя возможным давать мне рекомендации. Хотя, с другой стороны… если бы я отказался утверждать награды тем руководителям министерства, которые не обеспечивают ежегодного сокращения своих бюджетных расходов, скажем, на пять процентов…
– Бернард!
Он тут же спрятал голову под крыло.
– Простите, ради бога, простите, господин министр. Я знал, что мне не следовало…
– Вы меня не так поняли, – поспешил я его успокоить. (У Бернарда иногда появляются интересные мысли, но ему не хватает уверенности в себе. Его надо время от времени подбадривать.) – Прекрасная мысль!
Идея действительно хоть куда. Неужели я нашел наконец управу на государственных служащих? Министр не может остановить рост их заработной платы, не может повлиять на их продвижение по служебной лестнице, не пишет на них характеристик. Иными словами, министр не обладает, по существу, никакой дисциплинарной властью. Но Бернард прав, тысячу раз прав: я могу лишить их наград! Это просто здорово!
Я искренне поздравил его и, не жалея слов, выразил свою благодарность.
– Да за что же, господин министр, – скромно отозвался он. – Вы сами до этого додумались.
– Нет, Бернард, идея полностью принадлежит вам.
– Нет, вам, – со значением произнес он. – Прошу вас!
Тут я понял его намек и, улыбаясь, кивнул.
А у него на лице мелькнуло беспокойство.
(Несколько дней спустя сэр Хамфри Эплби получил приглашение на званый обед в свою alma mater – Бейли-колледж, Оксфорд. Свои впечатления он, как всегда, подробно изложил в дневнике. – Ред.)
«…Присутствовал в Бейли на великолепном обеде, после которого в непринужденной обстановке за бокалом вина побеседовал с мастером[64] и казначеем. Они серьезно обеспокоены предстоящими бюджетными сокращениями. Сэр Уильям (сэр Уильям Гатри – мастер Бейли-колледжа. – Ред.) выглядел неважно даже после своего любимого портвейна. Лицо красное, весь седой, хотя взгляд умных голубых глаз по-прежнему полон живости и проницательности. В целом вид весьма патриотичный. А вот над Кристофером (Кристофер Венебл – казначей Бейли-колледжа. – Ред.) время, похоже, совсем не властно. Все такой же подтянутый офицер ВВС, с уверенными движениями и четкой манерой речи – каким он был много лет назад, до того, как попал в Оксфорд.
«Я чувствую, что очень постарел», – сказал мастер, когда я справился о его самочувствии. И, улыбнувшись, добавил: «Я – уже аномалия, которая скоро превратится в анахронизм. Несправедливо, верно? Но мы еще повоюем».
Старик не теряет остроумия!
Гатри и Венебл прежде всего сообщили мне о своем намерении продать запасы «фонсеки» урожая 1927 года (этот великолепный марочный портвейн мы и пили). У них осталось еще две бочки, и, по словам казначея, за них можно выручить хорошие деньги. Я был озадачен: никак не мог уловить, к чему они клонят. (Кстати, превосходная тактика – привести собеседника в недоумение.) Затем они объяснили, что, продав все картины, вино и серебро, они смогли бы полностью выкупить отданные под залог новые здания колледжа.
Они считают (или хотят мне внушить), что Бейли-колледж на грани банкротства.
Постепенно картина прояснилась. Их финансовые страхи вызваны намерением правительства взимать полную плату за обучение с иностранных студентов, процент которых в Бейли традиционно очень высок.
Казначей уверяет, что требовать с иностранных студентов четыре тысячи в год просто бессмысленно: вряд ли кто заплатит.
А он-то где только не побывал! Исколесил всю Америку, «выколачивая» фонды и «продавая» (его собственное определение) идею о бесценности оксфордского образования для обитателей Подунка (штат Индиана) и Седар-Рэпидса (штат Айова).
А конкуренция! Жесточайшая, беспощадная конкуренция! Создается впечатление, будто Африка кишмя кишит британскими профессорами, которые буквально из кожи вон лезут, чтобы прочитать туземцам лекции по социологии. Равно как и Индия. Или Ближний Восток.
Я предложил им сделать то, что мне представлялось очевидным, то есть на освободившиеся места взять англичан.
Однако предложение мое было встречено более чем прохладно. «Не самая удачная шутка, Хамфри», – неодобрительно заметил мастер.
Впрочем, он тут же объяснил мне, почему «своих» студентов следует избегать любой ценой. («Все, кто угодно, только не свои»!)
Дело в том, что за каждого англичанина Бейли получает от казначейства всего 500 фунтов в год.
Таким образом, вместо пятидесяти иностранцев ему придется зачислить четыреста граждан Соединенного Королевства. Соответственно количество студентов возрастет в четыре раза, а соотношение «преподаватель – студент» изменится от одного к десяти до одного к тридцати четырем.
Что ж, тревога мастера и казначея мне понятна. Решение правительства может означать конец цивилизации (как мы ее себе представляем) и почти наверняка конец Бейли (как мы его себе представляем). В нем появятся общежития! Аудитории! Его будет невозможно отличить от Уормвуд-Скрабз[65] или от Сассексского университета[66]!
И изменить это, то есть вернуть все на круги своя, во власти только моего министра – Хэкера, поскольку – как это я сразу не сообразил! – претворять в жизнь решение, принятое министерством образования и науки, надлежит именно нашему министерству.
(Собственно говоря, количество студентов в Оксфорде ограничено фондом университетских стипендий. Скорее всего, Бейли мог бы увеличить число студентов-англичан, только забрав их «места» из других колледжей, но те никогда бы на это не согласились, поскольку тогда сами оказались бы в трудном положении.
Хотя ответственность за осуществление упомянутых мер возлагалась на сэра Хамфри и Джеймса Хэкера, весьма примечательно, что министерство образования и науки даже не подумало поставить в известность о своем намерении другие заинтересованные ведомства, такие как МИДДС, министерство здравоохранения и социального обеспечения или, на худой конец, министерство административных дел. – Ред.)
66
Один из семи так называемых «стеклянных университетов», созданных по инициативе правительства в 60-е годы в связи с возросшей потребностью в научно-технических кадрах. Здания современного вида с окнами из зеркального стекла.