– Джим, это я уже пробовала. И гуляла, и ходила. Или, если хочешь, наоборот, ходила и гуляла, – с явным вызовом выкрикнула она. – И за мной наблюдало человек шестьдесят, не меньше. Из кустов, из окон Номера десять, Номера одиннадцать, Номера двенадцать и даже из офиса Кабинета министров! Совсем как в тюремном дворике для прогулок, когда на тебя глазеют как собратья по заключению, так и псы-охранники. И при всем этом, обрати внимание, за нашу, с позволения сказать, «личную жизнь» платят не они, а мы сами! Хотя все должно было бы быть наоборот – именно они должны платить за то, что мы здесь живем.
Должен признаться, в каком-то смысле она права. Мне всегда казалось, что за особые заслуги перед отечеством таких как я можно было бы и освободить от квартплаты. Ведь они же не просто живут там вместе с семьей, но и работают… (Тем, кто не имеет прямого отношения к политике, трудно понять, что, взваливая на себя бремя ответственности за судьбы страны, человек совершает нечто вроде «самопожертвования». Хотя многие другие не менее искренне удивляются: с чего это Хэкер вообразил, что, придя к власти, он может не платить за квартиру? – Ред.)
Когда ищейки с полицейскими поводырями наконец-то ушли, кстати, ничего не найдя, я сказал Энни.
– Послушай, и все-таки жить здесь совсем не так уж и плохо. По крайней мере, район здесь достаточно тихий…
Говорить это было на редкость глупо, поскольку не успел я закончить фразу, как на улице загремел духовой оркестр, сопровождавший традиционный парад конных королевских гвардейцев. Во всю силу и прямо под нашим окном!
Взгляд, которым Энни одарила меня, был, мягко говоря, более чем выразительным.
– Это происходит с семи утра, Джим! – рявкнула она.
Да, это на самом деле парад королевских конных гвардейцев. И на самом деле традиционный. И им, само собой разумеется, надо где-то тренироваться. И мне, конечно же, крупно повезло, потому что мой рабочий день в любом случае начинается еще до семи утра.
Я, как мог, попытался ее успокоить.
– Энни, дорогая, ну будь ты хоть чуть-чуть более разумной. Служение обществу всегда предполагает… э-э-э… определенные жертвы.
– Определенные жертвы? Отлично. В таком случае, я жертвую своим сном, а ты своим обедом!
И с видом оскорбленной добродетели удалилась. Я выбежал за ней.
– Энни, Энни, а что ты ела на обед?
– Половину датского бутерброда!
Весь кипя от гнева, я вернулся в квартиру. Но второй половины нигде не нашел. В холодильнике, конечно, были яйца, но не готовить же их премьер-министру самому! Поэтому я мрачно спустился вниз, бесцельно пошатался по коридорам, зашел к себе в кабинет. Постоял у окна, голодным взглядом следя за тем, как духовой оркестр конных гвардейцев с британским упорством репетирует этот чертов традиционный парад, оставил в приемной записку Бернарду с настоятельной просьбой зайти ко мне сразу же после того, как он вернется с обеда…
Ровно через сорок пять минут мой главный личный секретарь с очень довольным и, главное, очень сытым видом, постучавшись, вошел в мой кабинет. Первым делом я поинтересовался, хорошо ли он пообедал.
– Да, как всегда, сэр, – несколько удивленно ответил он.
– И где вы сегодня обедали?
– Как всегда, в нашей столовой.
– Обед, как всегда, из трех блюд?
– Естественно.
– С вином?
– Да, как всегда, бокал «бордо», но… – Он на секунду запнулся, явно пытаясь понять, к чему, собственно, я клоню. – Вообще-то… если вас это так интересует, господин премьер-министр, то извольте: классический индийский суп с острыми приправами, телячья отбивная с картофелем «соте» и…
– Нет-нет, Бернард, не интересует, не волнуйтесь… Скорее наоборот! Скажите, а вас не интересует, что сегодня ел на обед ваш премьер-министр, то есть я, Джеймс Хэкер?
Явно почувствовав, что я чем-то расстроен, но не будучи полностью уверен, чем именно, Бернард сочувственно поинтересовался:
– Э-э-э… может, вам самому интересно поделиться?
– Да, интересно, – неожиданно для самого себя рявкнул я. – Так вот, к вашему сведению, ничего. Ни-че-го!
– Господин премьер-министр, вы что, сели на диету?
Я насколько возможно кратко объяснил, что диета здесь ни при чем, а затем выразил искреннее удивление тем фактом, что у нас на Даунинг-10 есть все условия, чтобы кормить Бернарда Вули, всех личных секретарей, помощников, наших оранжерейных дам[22] и даже курьеров, но… только не премьера, то есть меня. А ведь жить здесь, черт побери, приходится не им, а именно мне!
Бернард вежливо поинтересовался, не могла бы готовить для меня миссис Хэкер. Ведь все условия для этого имеются. Я напомнил ему, что у миссис Хэкер есть своя работа. В ответ он предложил мне нанять личного повара. А что, совсем неплохая идея, но… но только на первый взгляд – оказывается, ему придется платить. Из своего собственного кармана.
Где-то около восьми-десяти тысяч в год. А этого я, увы, позволить себе не могу. Тогда мой главный личный секретарь посоветовал мне переговорить на эту тему с секретарем Кабинета. На мой вполне естественный вопрос, почему бы это не сделать ему самому, он, с искренним сожалением пожав плечами, ответил, что не в его привычках вести переговоры, если он сам «не в силах изменить систему».
Честно говоря, такая беспомощность начала меня раздражать. Я махнул рукой и молча отвернулся к окну.
Через некоторое время Бернард осторожно кашлянул.
– Э-э-э… секретарь Кабинета в любом случае будет здесь с минуту на минуту, господин премьер-министр. Так что, пока у нас есть немного времени, может, продолжим заниматься делами королевства?
– Чтобы заниматься делами королевства, нужно нормально питаться, – моментально отреагировал я. – Мне нужен повар!
Бернард пообещал вплотную заняться этим вопросом и через интерком попросил секретаря пригласить в кабинет нашего пресс-атташе Малькольма Уоррена. Крупный, простоватого вида йоркширец, профессиональный государственный служащий, но с пониманием того, что, собственно, происходит в реальном мире. Хотя Малькольм был человеком моего предшественника, я не стал от него избавляться, ценя его железную хватку в общении с парламентскими журналистами и вообще всей пиаровской братией Уайт-холла.
Я попросил его быть как можно короче, так как у меня назначена встреча с секретарем Кабинета. Причем начаться она может в любой момент.
– Само собой разумеется, господин премьер-министр. У меня, собственно, всего два маленьких вопроса. Первое и самое главное: нам нужно обсудить ваше первое выступление по телевидению в качестве премьер-министра.
Мое первое выступление по телевидению? Да, это действительно настолько важный вопрос, что я попросил его на день-другой отложить обсуждение, чтобы у нас было больше времени обговорить массу серьезных деталей.
Второе, что он хотел со мной обсудить, это предстоящий официальный визит в Вашингтон. Конечно же, это намного менее важно, чем мое первое официальное выступление по телевидению, кто бы спорил…
Впрочем, как оказалось, здесь присутствовал совершенно неожиданный для меня аспект. В Вашингтон меня хочет сопровождать целая толпа телевизионщиков и журналистов! Но это же очень хорошо.
– Да, конечно же, хорошо, господин премьер-министр, – с готовностью согласился Малькольм. – Но… очень дорого.
Пришлось терпеливо объяснить ему, что такой случай просто грех было бы упускать. Представляете? Премьер-министр Великобритании стоит вместе с президентом Соединенных Штатов на лужайке Белого дома! Национальные гимны, фотографии двух мировых лидеров! Он поведает всему миру о наших тесных и чуть ли не братских отношениях, о нашем единстве и готовности решительнейшим образом отстаивать человеческие ценности. Возможно, даже не забудет упомянуть о моем личном вкладе и высокой гражданской позиции. Поэтому важно, чтобы все это максимально широко освещалось и у нас в Британии. Гласность такого рода невозможно переоценить. Это жизненно важно для Британии. (Хэкер имеет в виду – жизненно важно для него. – Ред.) Жизненно важно для нашего престижа. (Его престижа. – Ред.)
– Да-да, конечно же, – довольно улыбнувшись, подтвердил Малькольм. – Жизненно важно. Особенно для успеха нашей политики. У нас не должно быть секретов от прессы, когда речь идет об успехах нашей страны.
22
Высококлассные девушки из секретариата Кабинета – секретарши, машинистки и т. д., работающие в полуподвальной зале, дверь из которой выходит во внутренний садик – (прим. пер.)