Фиона отвела Годфри в сторонку, наверное, чтобы пошептаться насчет моего макияжа. Интересно, зачем? Честно говоря, вообще-то хорошо, когда о тебе так заботятся, суетятся, вытирают пот, подкрашивают веки, но… До меня донеслись отдельные фразы их разговора, которые для моего слуха явно не предназначались.
– Годфри, вас не смущают его седые волосы? Может, лучше их подкрасить?
– Думаю, нет. И так сойдет. Он ведь не мальчик.
– А его залысины?
– Какие еще залысины? – не удержался я, давая понять, что все прекрасно слышу.
Годфри круто обернулся.
– Она имеет в виду ваш высокий лоб, господин премьер-министр.
Фиона согласно кивнула головой.
– Что ж, в таком случае пусть так оно и будет.
Их следующее предложение тоже вряд ли можно было назвать приятным, но ведь Годфри предупреждал меня, когда соглашался на эту работу, что ему придется быть предельно честным и искренним со мной, иначе от него будет мало толку. Они оба внимательно посмотрели сначала на меня, затем на мое лицо в мониторе, затем снова на меня.
– М-м-м, слушай, Фиона. А можно что-нибудь сделать с его глазами? Скажем, чуть-чуть их расширить. Чтобы они не выглядели такими узко посаженными…
– Нет проблем. Кроме того, по-моему, стоит слегка осветлить мешки под глазами и затемнить бледноту щек. Как ты считаешь? – Годфри согласно кивнул головой. – Больше всего проблем, боюсь, будет с его носом.
– С моим носом? Проблемы? – снова не выдержал я.
Годфри тут же заверил меня, что с моим носом никаких проблем нет. Как с таковым… Проблема всего лишь в освещении. Картину портит какая-то непонятная тень.
Мне все это начинало порядком надоедать, и я напомнил им, что надо не заниматься моим носом, а репетировать. Но Годфри, как бы не обращая на меня внимания, спросил Фиону, есть ли у нее что-нибудь еще. Правда, предварительно заверив меня, что все это делается исключительно в моих интересах: чем лучше я буду выглядеть на телеэкране, тем больше у меня будет шансов победить на следующих выборах. В этом он прав, ничего не скажешь.
– Ну и, конечно, надо что-то делать с зубами, – сказала Фиона и повернулась ко мне. – Не могли бы вы улыбнуться, господин премьер-министр? – попросила она. – Как можно шире, пожалуйста.
Я улыбнулся. Они мрачно посмотрели на меня. Затем Годфри, печально вздохнув, протянул:
– Да… – и подошел к моему письменному столу. – Простите, господин премьер-министр, но мы думаем, вам надо немного поработать с нашим дантистом.
– Поработать с дантистом? Для чего?
– Для того, чтобы чуть выправить зубы, только и всего. Люди, то есть избиратели, всегда обращают на это внимание. Вспомните, например, чудесное превращение Гарольда Вильсона (премьер-министр Великобритании в периоды 1964-1970 и 1974-1976, лейборист – Ред.), без которого он вряд ли бы выиграл выборы.
Мы наконец-то продолжили нормальную репетицию. Я откинулся назад, но не слишком далеко. Говорил, по-моему, достаточно глубоким голосом, стараясь всячески изменять темп речи, изо всех сил шевелил мышцами лица и бровями:
– Мы, само собой разумеется, рассмотрим самый широкий диапазон мнений по всему диапазону государственных расходов… – а затем подумал, а с чего, собственно, я начал?
Ужасно, просто ужасно! Я спросил Бернарда, не ходим ли мы по некоему замкнутому кругу.
– Да, господин премьер-министр, ходим – с готовностью согласился он. – Но ведь это же наиболее удобный, наиболее приемлемый путь…
– И наиболее бессмысленный, – перебил я его.
Он удивленно поднял брови.
– Простите, господин премьер-министр, но, на мой взгляд, не такой уж бессмысленный. Скорее, разумно-уклончивый…
Не совсем поняв, что такое разумно-уклончивый, я попросил Годфри высказать свое мнение.
Он, само собой разумеется, отказался его высказать. За что, кстати, я его совсем не виню, это не его проблема.
– Решать это вам и только вам, господин премьер-министр, – даже неулыбнувшись, ответил он. Тем самым, как у нас принято говорить, «перекинул мяч на мою сторону». – Просто если это именно то, что вы хотите сказать, я бы предложил самый модерновый костюм. На самом модерновом фоне с суперэнергичными ярко-желтыми обоями и круто-абстрактными рисунками. Чтобы хоть как-то скомпенсировать отсутствие чего-либо нового в вашей программной речи.
Я сказал, что всегда могу вернуться к ее первоначальному варианту.
Он одобрительно кивнул головой.
– В таком случае вам нужен темный костюм в полосочку на сером фоне. И что-то вроде дубовых обоев.
А вот Бернарда мое предложение вернуться к первоначальному варианту, похоже, явно расстроило. Потому что он тут же с кислой миной попросил меня подумать и, если возможно, пересмотреть это, с его точки зрения, не совсем «своевременное» решение.
Значит, пора с предельной четкостью определить свою позицию. И для моего главного личного секретаря, и для всех присутствующих вообще. – Послушайте, поскольку это мое первое обращение к нации в качестве премьер-министра, оно должно быть посвящено какому-нибудь жизненно важному вопросу. Нельзя ведь вот так просто выйти в эфир и нести всякую несущественную чепуху, правда ведь? Моя речь должна иметь смысл! Должна иметь последствия! Должна всем запомниться!
Бернард целиком и полностью согласился (что, впрочем, вряд ли), но вежливо поинтересовался, не мог ли бы я посвятить ее чему-нибудь, так сказать, менее противоречивому.
Я терпеливо объяснил, что так называемые «менее противоречивые темы» обычно производят намного меньшее впечатление, чем… более противоречивые.
– Господин премьер-министр, а вы уверены, что так называемые «менее противоречивые темы» не производят большего впечатления? – почему-то поинтересовался он.
– Например, какие? – не скрывая интереса, поинтересовался я.
– Ну, скажем, специальные средства в качестве туалета для домашних животных. – Он что, серьезно? – Мощный удар по тем, кто позволяет своим питомцам гадить на наших улицах. А еще можно обрушиться на злостных нарушителей дорожного движения. Или пьяниц. Или выступить в защиту «зеленых», то есть защитников окружающей среды. Или… В общем-то, таких тем сколько угодно, господин премьер-министр.
Годфри поднял еще один, слава богу, последний вопрос. Музыкальная заставка: Бах – свежие идеи, Стравинский – ничего нового. Ну и что лучше?
Я предложил Годфри найти что-нибудь у наших родных британских композиторов. Что лучше бы отражало мой патриотический образ. Ему это явно понравилось.
– Тогда, может, Элгар?
– Да, но только не «Земля надежды и славы». Ни в коем случае!
– Тогда как насчет «Загадки века»? – предложил Бернард. – Ведь…
Я одним взглядом заставил его замолчать.
(Ровно через три дня Бернард Вули направил сэру Хамфри Эплби служебную записку, касающуюся содержания телеобращения Хэкера к народу. Приводим ее оригинал ниже. – Ред.)
«13 февраля
Сэр Хамфри!
Боюсь, телеобращение ПМ не выглядит многообещающим. Наш премьер-министр почему-то предпочел темный костюм в полосочку и дубовые обои. Практически это означает, что он намеревается говорить в прямом эфире о чем-то новом и, возможно, даже радикальном. Отсюда и желание выглядеть традиционным, обычным, вселяющим уверенность в простых людей.
Догадываюсь, что это может вызвать у вас определенную озабоченность, но он, похоже, твердо намерен именно так и поступить.
С уважением, Б. В.».
(На следующий день Бернард Вули получил ответ. – Ред.)
«14 февраля
Бернард!
Намерение нашего премьер-министра затронуть тему „великого почина“ в своем телеобращении к народу не может не вызывать самой серьезной обеспокоенности.
Сам по себе этот факт, конечно, не имеет особого значения. Ничто не происходит только из-за того, что премьеры намерены с чем-то к кому-то обратиться. Невилл Чемберлен,[25] например, тоже обратился к народу, торжественно заявив, что „принес им мир“. Что из этого вышло, миру известно. Именно этого, как мы искренне надеялись, вам удастся избежать. Почему же это все-таки произошло?
Прошу разъяснений.
X. Э.».
(Ответ Бернарда Вули, само собой разумеется, последовал незамедлительно. – Ред.)
25
Н.Чемберлен (1869–1940), премьер-министр Великобритании в 1937–1940; консерватор. С 1922 г. многократно входил в правительство. Сторонник политики умиротворения фашистских держав; подписан Мюнхенское соглашение 1938 года. В обстановке военных неудач Великобритании вышел в отставку (май 1940) – (прим. пер.)