Как ему удается запихнуть столько в один чемодан, размышляла она.
— До свиданья, мэм, благодарю вас, мэм, благослови вас бог, мэм.
Он всегда называл ее «мэм» или «мам».
Она вспомнила, что дверь не заперта.
— Он войдет и будет меня искать, — подумала она, и решила выйти в коридор, сквозь стекло в верхней части двери покачать ему головой и запереть дверь.
Но вместо белого тюрбана и черных усов, которые она ожидала увидеть, там терпеливо ждал незнакомый человек в сером костюме.
— Я — Ян… — сказал он, улыбаясь. — Я писал вам. Не помните? Мы познакомились в Лондоне, в прошлом году, вы мне дали свой адрес и сказали, что если я еще когда-нибудь приеду в Англию, я могу к вам заехать. Вы не получили моего письма?
Тут она вспомнила про письмо из Голландии. Оно было написано по-английски, на трех страницах. Пришлось немало потрудиться, разбирая трудный почерк и отрывки незнакомых стихов. Там сообщалось, что он едет в Лондон, так что нельзя ли ему будет зайти к ней — го мая, во вторник, где-то после полудня. Она ответила, что будет рада повидаться с ним, добавив только: «Но весной у нас дождливо».
Во вторник, — а сегодня понедельник.
— Конечно, конечно, — сказала она, стараясь, чтобы вышло приветливо. — Ну, входите. Как раз вовремя — выпьем.
Но пить он отказался. В этот час в гостиной стоял полумрак, и он сел спиной к единственному источнику даже и этого света и принялся легко и плавно рассказывать про свой отель в Эксетере и про то, с каким трудом он ее отыскал. Одет он был по-лондонски гладко и опрятно. Он извинился за свой английский, но говорил совершенно без акцента. Порой колебался в выборе слова — и только.
— Вы можете провести со мной завтрашний день? Может, мы смогли бы поехать к морю? Вы бы хотели?
— Да, хотела б. Я так давно не видела моря.
На следующее утро он явился одетый уже по-загородному, с большим букетом цветов.
— Какие чудные гвоздики, — а сама размышляла о том, найдется ли у нее для них достаточно большая ваза.
Уже сидя рядом с ним в машине, она увидела, что он старше, чем ей показалось вчера, и гораздо симпатичнее.
— Вы писали, что здесь всегда идет дождь, а посмотрите, какой прекрасный день.
— О да, правда?
Такой прекрасный день. Палевое небо. Легкие, белые, невинные облака. Казалось неблагодарностью вспоминать ледяные ветры, постоянно моросящие дожди. Сейчас дул легкий, ласковый ветерок — почти теплый. «Южные ветры». Повсюду вокруг фруктовые деревья в цвету. Когда они проезжали мимо одного из них, она сказала:
— Понятия не имею: вишня это, слива…
— Я не знаю. Я человек не деревенский. Я человек городской.
— Да, видно.
Ее удивляло то чувство безопасности и счастья, которое она испытывала. Она очень редко чувствовала себя в безопасности, чувствовала себя счастливой, и если это случилось благодаря этому человеку, которого она видела только раз и то очень недолго, пока был выпит бокал, и больше никогда не ожидала увидеть, для чего все портить?
И все равно его лицо было ей так знакомо. Потом она вспомнила — та фотография Модильяни и фотография на обложке. Он был почти как вылитый.
Когда он спросил:
— Вы устали?
ответила:
— Ну — я была бы не прочь вернуться домой и выпить чего-ни- будь.
— Хорошо. Только вы не будете возражать, если мы поедем через Эксетер — я смог бы прихватить у себя в номере вино, которое, я думаю, вам понравится.
Он вышел из отеля с двумя бутылками розового вина. Возвращаясь домой быстро мчались по пустынной дороге, почти не разговаривая.
— Принести бокалы? Лед? Или, может, поставить их ненадолго в холодильник?
— Бутылки еще совсем холодные, — сказал он. — Попробуйте.
Она сидела лицом к свету. Он откупорил бутылку, зажег две сигареты: одну подал ей. Потом взял со стола томик голландских стихов.
— Вы читаете по-голландски?
— Нет. Там есть английский перевод. Я по-голландски ни говорить, ни читать не умею.
— Но вы знаете Амстердам?
— Немножко. Не очень хорошо. Гаагу — лучше. Я, конечно, помню каналы и прекрасные старинные домики. Но это было давно. Интересно, стоят там еще эти дома?
— Да, некоторые стоят. В одном из них живет мой дядя со своей сестрой.
— О, вот как?
— Да, и каждый вечер они приглашают друзей и играют в карты до самого утра. Позвоните им в два, в три утра — они все играют.
Ей нравилось его лицо, когда он рассказывал об этих людях. Казалось, что это его забавляло, но в то же время доставляло удовольствие и вызывало теплое чувство. Хорошо, что он так о них думал.