Виктория Николаевна Абзалова
Да не убоюсь я зла
1
Хороша была Марта — кружевница, вдова старого Михала, ох, хороша!
И ни одной моднице не шли так яркие шелковые ленты, как к лицу ей был траурный наряд.
Многих, ох, многих молодых кутил и робких гильдейских подмастерьев сводил с ума строгий чепец на пшеничных крутых кудрях. Да и их почтенные отцы, прямо скажем, не далеко ушли, поедая на службе Марту греховными взглядами вместо того, что бы слушать внушительный глас отца Иеронима, глаголящий о Вечном Спасении.
Да только пока никто не мог похвастаться даже тем, что касался умиротворенно покоящихся на дорогой тисненой коже молитвенника пухлых белых пальчиков, весьма искусных в своем ремесле, что благосклонно взглянули на него безмятежные синие глаза.
Сурова была благочестивая вдова Марта.
Потому и называли ее за глаза и не столь одаренные судьбой жены и роняющие голодную слюну паны не иначе как — ведьмой.
А как же иначе? Где это видано, что бы молодая гладкая баба, птица вольная, безмужняя — да тихо жила? Не бывает такого.
Да еще кружево из-под ее ловких подвижных пальцев выходило такое, — что любо дорого, и принимали его за немалую цену городские старшины, и пенилось оно на воротниках да манжетах самых сиятельных вельмож всего края.
По всему выходило — ведьма. Но и, странное дело, до сего часа никто не мог свидетельствовать, будто занималась кружевница Марта врачеванием, летала на метле, либо ходила на старое кладбище за печенью некрещеных младенцев. Тем более, значит, хитра была ведьма Марта, если до сих пор никто не мог сказать, будто молодая вдова хоть на миг отлучалась из своей постели 30 апреля. Хитра была ведьма Марта, ох, хитра да красива… сил нет, как красива!
Потому, когда полуночник — пропойца вдруг протрезвел, увидев в подворотне над мертвым телом, — а то, что оно мертвое, никто и не сомневался, потому что не может быть жив человек, у которого кишки растянуты по всей мостовой, а голова висит на одной тоненькой жилке, — звериный оскал, прижатые к загривку уши и людскую плоть, обрастающую волчьей шерстью, — искать оборотня пошли именно к Марте.
Уж не важно, кого первого из поднятой погони осенила подобная мысль, но остальная толпа, состоящая из весьма разных по своему положению сограждан, — а были здесь и самые благонадежные горожане, поднятые из своей постели криками и шумом, и собутыльники того самого пропойцы, которым со временем несомненно предстояло встретиться с городским катом, и дозор, — его поддержала.
А как же? К кому еще бежать оборотню как не к единственной на весь город ведьме.
Да может, ведьма сама его и вызвала!
А даже если не ведьма кружевница Марта, то уж больно хороша, — не мог оборотень удержаться!
К чему битому (не повезло — выскочил на дозор, пришлось прорываться, как мог) да травленому оборотню, да с погоней на плечах, — прелести вдовы, да и вся красота мира в придачу, — нам не ведомо… да и не к чему.
Подвывали перепуганные девки служанки, кряхтел малость помятый дед Кшись, выбираясь бежать за отцом Иеронимом. Жадные глазки добрых — и не очень, горожан шарили не столько в поисках беглого оборотня, сколько по самой Марте в наспех накинутом платье да рассыпавшимся по плечам косам, — что поделаешь, ночь на дворе, спала панна.
Марта нервно стискивала на округлой пышной груди платок, и кусала губы.
— Люди добрые, да что ж вы делаете… за что…
В самый момент, когда распаленный азартом народишко готов был рассыпаться по дому, подхватить, скрутить хитрую ведьму, — раздался строгий голос:
— Мир вам, дети мои!
На пороге стоял почтенный отец Иероним, про которого говорили, что одно время он был тюремным духовником. Святой отец с удовольствием огляделся, — хорошо живет кружевница Марта, — правильно.
Кроме того, кружевница Марта, была исполнительной, на исповедь ходила исправно, отвечала честно, и не забывала оставлять небольшие пожертвования на храм.
— Что ж вы недоброе затеяли? Покой нарушаете? Почтенную женщину позорите?
Под его суровым взглядом охотники немного сникли.
— Защити, отец!
Бледная вдова придвинулась ближе к нему, — а за одно и к выходу, хоть и было это совершенно бесполезно, — всю улочку запрудил городской люд. Марта приложилась к сухой сильной руке.
— Мир вам, дочь моя, — благожелательно произнес святой отец, — я верю, что все это лишь досадное недоразумение.
Марта выпрямилась, а многие из прихожан попытались, как можно больше увеличить расстояние между собой и духовным наставником.
— Но раз уж собрались здесь все эти уважаемые люди, что бы успокоить их и ради вашего же блага, позволим им осмотреть дом.
Отец Иероним едва заметно улыбнулся. Вокруг пошло глухое ворчание.
Марта выпрямилась, синие глаза, прежде чем потупиться к долу, сверкнули гневом.
— Что ж, смотрите, люди. Мне скрывать от вас нечего!
Неожиданно сильным и резким движением вырвав из рук служанки свечи, Марта пошла вперед.
С каждой распахивающейся дверью все больше гас запал ловцов нечисти, все больше замедлялся шаг.
Вдова распахнула еще одну дверь и двинулась было дальше, когда краем глаза уловила в тени нечто оборванное и всклоченное…
Вжимаясь спиной в стену, он смотрел на возникшую в дверном проеме женщину с подсвечником, видел, как бесконечно расширились ее глаза, как открывается крупный красивый рот, — и отчетливо понимал, что погиб. Даже если сейчас он вгрызется ей в горло, гася рождающийся крик, — его растерзает озверевшая толпа…
А оцепеневшая от ужаса Марта неожиданно для себя углядела в желтых волчьих глазах смертную тоску и закрыла рот. Резко развернувшись к нагоняющему ее отцу Иерониму и «охотникам», она отвела руку со свечами подальше от двери.
— Довольны ли вы, панове? Или мне и в спальню вас вести? Постель перетрясать будете?
— Вы уж простите нас, госпожа Марта, — выступил ее сосед, — за срам.
Хотя хотелось, ох, как хотелось порыться в постели панны Марты, — но без свидетелей!
— И правда, дети мои, оборотня здесь и следа нет. Покинем дом, — отец Иероним пастырским жестом отвел людей, — он скорее всего уже далеко, пока вы здесь задержались…
Преследователи, разъяренные тем, что священник так легко читает в их сердцах, разразились воплями негодования и выплеснулись на узкую улочку.
Они стояли так близко, что при желании он мог дотянуться до рясы ксендза.
Прислушиваясь к затихающему шуму, сердце бешено колотилось в висках. Еще не веря в неожиданную удачу, он со сдавленным полувсхлипом без сил сполз по стене.
Благодарности к вдове не было. Если бы его нашли — охапка хвороста нашлась бы и для нее. Но все же она молодец, успела сообразить.
Шум совсем стих. Надо было уходить, а он все не мог встать на ноги. Он перевел дыхание, но, поднимаясь, едва удержался от крика, перед глазами плыли белые мухи.
Ясно, через окно и крышу, как он пришел сюда, уйти не получиться. Значит, надо вниз…
Бедняжка Ганна все не могла успокоиться. Боялась она не столько оборотня, хотя его-то она конечно боялась, — сколько тех, кто только что ушел. Оставив хозяйку сидеть в напряженной неловкой позе на лавке внизу, Ганна прокралась наверх.
Огарок свечи грозил вот-вот потухнуть, и Ганна трепетала всем своим тщедушным телом. Когда же в коридоре в ее сторону качнулась темная фигура, она не закричала. Она заголосила так, что любой, — оборотень ли человек, — ударился бы в панической бегство от этого звука. Но истерический вопль так и не прозвучал в полную силу, оборвавшись придушенным всписком, — потому что благочестивая вдова Марта, возникнув рядом отвесила ей не по-женски сильную оплеуху.