Дружба мальчиков раздражала многих матерей в Стормхоке.
— Миссис Шорт, видно, с ума сошла, — заявила миссис Мак-Грегор гостям во время вечернего чая, — она позволяет своему сыну дружить с цветным ребенком.
— Я говорила с ней об этом, — с гордостью вставила миссис ван Вик.
Все посмотрели на нее с недоверием. Известно было, что миссис Шорт — женщина своенравная, и требовалось много смелости, чтобы попробовать переубедить ее в чем бы то ни было, особенно если дело касалось ее лично.
— Да, я говорила с ней.
— И что же она ответила? — От нетерпения все наклонились вперед. — Она вам не надерзила вместо благодарности?
— Она просто повернулась и сказала: «Знаете, миссис ван Вик, Энтони Грэхем белее многих детей в Стормхоке!»
Кругом зажужжали возмущенные голоса. Только одна гостья хранила молчание. Когда миссис Мак-Грегор мысленно сравнила своего сына с Энтони Грэхемом, лицо ее залилось краской. Ее Джой был гораздо темнее.
Что касается Мэри, то она была вполне довольна ходом событий. Она радовалась, что старший сын ее дружит с мальчиком Шортов, и решила по возможности не становиться на его дороге, чтобы ее темная кожа никому не бросалась в глаза и не мешала в будущем его карьере. К тому же особого выбора у нее и не было. Доступ в те общественные круги, в которых врашалась миссис Шорт, был для нее при всех обстоятельствах закрыт.
И не только сама она не должна вторгаться в жизнь, которую наметила для Энтони, но и маленького Стива придется тоже держать подальше от брата. Мэри старалась убедить себя, что дело здесь не в том, что она меньше любит младшего сына. И действительно, с течением времени она почти так же привязалась к Стиву, как к Энтони. Разве оба они не ее плоть и кровь? Да к тому же ей казалось, что с возрастом кожа Стива становится чуть-чуть светлее. Может быть, в дальнейшем его будут принимать за очень смуглого, загорелого европейца?
Но ее единственной надеждой продолжал оставаться Энтони. Нужно будет устранить все помехи с его пути. Если люди станут открыто говорить про Стива, что он цветной, придется совсем изолировать его от Энтони.
Мэри твердо решила никогда больше не иметь детей. Следующий ребенок может оказаться еще темнее Стива.
Изолировать собственное дитя в своего рода цветное гетто, отказать ему в общении с родным братом, — что я за мать? — с горечью думала Мэри. Ее вынуждает к этому несправедливая система, — старалась она успокоить себя, — система, лишающая человека прав из-за окраски его кожи. Ведь встречаются даже такие матери, она читала об этом, которые уничтожают собственных детей. Она недалеко ушла от них.
За последнее время Мэри стало казаться, что кожа ее потемнела, утратила мягкость, начала стареть. В отчаянии она все сильнее пудрила лицо, но желтизна проступала то тут, то там — под глазами, вокруг рта.
Джордж делал вид, будто ничего не замечает. Особенно ее трогало в нем то, как он умел делать ей приятное. Однажды она сказала, что ей очень хотелось бы иметь возможность поиграть на рояле, и он купил ей с аукциона пианино. Это был ветхий расстроенный инструмент, но для нее дорог был сам подарок.
Она села за пианино, подняла крышку и убрала поеденное молью сукно. Несколько минут она тихо наигрывала и вдруг почувствовала у своих ног какое-то движение. Возле табурета стоял Стив и держался за ее подол, пристально глядя на клавиши. Когда она играла в прошлый раз, он вот так же тихо подошел, словно из-под земли вырос, и стал с ней рядом, восторженным взглядом следя за ее пальцами.
— Еще, мамочка. Поиграй еще Стиву.
Засунув в рот большой палец, малыш с трогательным вниманием смотрел на нее своими темнокарими глазенками. Мэри продолжала играть, и на лице Стива появилось сияющее выражение, которое она время от времени замечала и раньше.
Как не похожи мальчики друг на друга! И дело не только в цвете их кожи: весь их духовный облик различен. Энтони — тот будто создан для игр на вольном воздухе и любит быть в окружении друзей; Стив же, напротив, почти не замечает других детей — ему нравится сидеть дома и возиться со своими игрушками, слушать патефон или игру матери на пианино.
Судить об умственных способностях младшего сына было еще слишком рано: ребенку всего четыре года. Но сердце Мэри сжималось от тоски, когда она размышляла над сложной проблемой его обучения. На этот раз дело окажется не так-то просто. Причина не только в цвете его кожи. Все эти годы Мэри постоянно мучилась угрызениями совести, вспоминая свою связь с Гундтом. Ни за что она не смогла бы снова пойти на это.