Констебль, толстый мужчина со складками жира на шее и маленькими свиными глазками, пересек комнату и подошел к письменному столу.
— Вы были не одни, мистер Грант, не так ли?
— Нет, один.
— А разве у вас не было молодой дамы? — И он указал на окурки сигарет.
— Да, была, — нерешительно промямлил Энтони, — но до обеда.
— Когда же именно?
— Около шести.
— Запишите, констебль, — сказал сержант. — А эти чашки с блюдцами, мистер Грант? Вы пили из них чай тоже с этой молодой дамой?
— Да.
— Вы хотите сказать, что никто не пользовался с тех пор этими чашками и чайником?
Энтони кивнул.
Сержант как бы ненароком приложил руку к чайнику.
— Странно. Чайник теплый. Подойдите пощупайте, констебль.
Подчиненный повиновался.
— Да, совсем теплый, — сказал он.
Энтони молчал.
— Не желаете ли потрогать сами, мистер Грант? — спросил полицейский.
Энтони нетвердой походкой подошел к письменному столу. Он приложился тыльной стороной руки к фаянсу, и лицо его залила яркая краска.
— Ах да, совсем забыл. Эта история до того меня расстроила. Я как раз перед этим разогрел себе чай, но я не... до другой чашки я не дотрагивался с обеда.
Констебль снова взялся за блокнот и, приготовившись записывать, выжидающе посмотрел на Энтони.
— Как зовут молодую даму, сэр?
— Я не намерен называть ее имя. Она не имеет никакого отношения к этому злополучному происшествию.
Сержант слегка покраснел.
— Предоставьте это нам решать, мистер Грант.
Однако Энтони в глубине души уже твердо знал, что каковы бы ни были обвинения, которые могут быть ему предъявлены, он не станет ничего говорить о Рэн. Стоит ему назвать ее имя, и она будет вызвана в качестве свидетельницы, а следовательно, будут преданы гласности их отношения. И тогда ее ревнивый супруг не только откажет ей в разводе, но и превратит ее жизнь в настоящий ад.
А потому Энтони сказал:
— В таком случае, джентльмены, боюсь, что вам придется остаться при своем решении. Я не намерен называть имя дамы.
— Отлично, оставим в стороне ее имя. А как насчет вас самого — вы не навеселе? Позвольте заметить, от вас немножко попахивает, мистер Грант.
Энтони сказал, что действительно только что выпил бренди. Они и это записали в блокнот.
— Который стул схватил ваш обидчик? — спросил сержант.
— Вот этот.
— В таком случае на нем, очевидно, должны быть отпечатки его пальцев?
— Несомненно. Но и моих также.
— Ваших?
— Да. Когда я ударил его, он выпустил стул, а я этот стул подхватил.
— Вы не говорили нам об этом раньше.
— Можете внести это в мои показания сейчас. И можете снять отпечатки с моих пальцев, если хотите,
— Пока мы этого делать не будем.
Они еще немного потолкались в квартире. Затем, взяв с собой стул, который сержант осторожно держал, обернув руку носовым платком, пепельницу с ее содержимым, чайник, чашки и блюдца, они удалились.
Энтони тотчас позвонил в больницу. Никаких сведений о состоянии пострадавшего ему пока дать не могли. Он спросил, не требуется ли его присутствие. Ему ответили, что нет.
Получив столь малоутешительные сведения, Энтони побрел в так называемую спальню и бросился на постель. Он лежал одетый, при свете. Ему казалось, что он пролежал так целую вечность. Он не в силах был раздеться, не в силах заснуть.
Впоследствии, оглядываясь на события этого вечера и ночи, Энтони никак не мох припомнить, не мог представить себе, что он тогда делал. Повидимому, он был совсем невменяем.
В бутылке еще оставалось немного бренди... Он поднялся с постели и принялся шагать из угла в угол. Ноги его дрожали, колени подгибались, и каждое движение доставляло мучительную боль. Энтони еще час заставил себя не подходить к телефону. А когда, наконец, он позвонил в больницу, сестра отрывисто сообщила ему, что врачи установили у больного повреждение черепа.
Энтони поставил на место теперь уже пустую бутылку из-под бренди и снова лег. Но не пролежав и пяти минут, он поднялся, вышел за портьеры, сел в кресло и попытался обдумать создавшееся положение. Он сидел с закрытыми глазами, и постепенно в его мозгу стали складываться ответы на возможные вопросы. Что он все-таки скажет завтра, если его начнут спрашивать?.. Но он был слишком утомлен, чтобы думать. В горле у него пересохло от бесчисленного множества выкуренных сигарет, голова была тяжелая, без мыслей. Он погрузился в какое-то оцепенение — не то спал, не то бодрствовал. Как долго он пребывал в таком состоянии, Энтони не знал. Он помнил только, что с трудом поднялся и разговаривал по телефону уже с другой сестрой. Эта оказалась менее нетерпеливой, чем первая. Она сообщила, что Босмен пришел в себя и сделал какое-то заявление.