Хартли отсутствовал с полчаса. Вернулся он крайне взволнованный, а его обычно красное лицо стало теперь багровым, точно свекла.
— Бедняжка потеряла сознание, — тяжело дыша, сказал он, — но теперь благодарение богу, она уже оправилась. Мы привели ее в чувство. Она сейчас в гостиной — плачет. Господи, надо же такому случиться! Я думаю, она будет рада повидать вас — ей станет легче. Пойдите к ней, пожалуйста.
Старик то и дело вытирал пот, обильно проступавший на лице.
Не сказав ни слова, Энтони направился к дому. Он застал Джин в гостиной — она сидела на кушетке в халате и ночных туфлях, держа у глаз крошечный носовой платок. Как она была бледна! Она казалась вконец сокрушенной и подавленной. Энтони стало по-настоящему жаль девушку. Он посмотрел на нее и попытался улыбнуться.
— Вы были правы вчера вечером, — сказал он,— бедняга Генри в самом деле вбил себе в голову нелепую мысль, будто вы бываете у меня. Я, откровенно говоря, не знаю, что на него нашло. Должен сказать вам, он был пьян и считал, что вы у меня.
— Откуда он это взял?
— Не знаю.
— Но почему он набросился на вас? Вы его не обидели? Ну скажите по-честному, Тони, дорогой?
— Ничуть.
— Папа говорит, что он сделал какое-то заявление перед смертью. — При этих словах ее всю передернуло. — Он сказал, будто вы ударили его стулом, потому что он хотел пройти за какие-то портьеры, а вы его не пускали. Чего вы опасались? Меня же там не было. Вы могли бы удовлетворить его любопытство. Бедняга Генри. Почему вы не пропустили его?
— Но я ничего подобного не делал. Вы верите тому, что он сказал. А он был пьян, я же говорю вам. Это ясно хотя бы уже из его заявления: ведь он утверждает, будто слышал, как вы вскрикнули, когда он заговорил.
— Да, это странно, — задумчиво проронила она.
Во взгляде ее появилось недоверие. Она посмотрела на Энтони, и глаза ее метнули молнию. Он вспомнил про окурки и про две чашки, подумал о напрашивающихся выводах. Если б только прокурор счел, что оснований для возбуждения дела нет...
— Но чего же вы опасались, Тони? И зачем ему понадобилось на вас нападать? Не стал бы он этого делать ни с того ни с сего — как бы ни был пьян. Ведь он был такой тихий, миролюбивый, этот бедняга Генри!
И уткнувшись в ладони лицом, она вновь разразилась слезами. С минуту Энтони стоял, беспомощно глядя на нее. Потом тихо вышел из комнаты и из дома.
А Джин, оставшись наедине со своими мыслями, принялась раздумывать, к чему эта беда может привести.
Генри погиб от руки Энтони у него на квартире — пусть даже Энтони фактически и не убивал его... Значит, Энтони, повидимому, будут судить... Она — причина ссоры — якобы скрывалась в комнате у Энтони за портьерами... И все узнают об этом... Но неужели Генри оказался человеком настолько мстительным, что вздумал просто из ревности ни с того ни с сего впутать ее в это дело... Если... если, конечно, там не было кого-то еще...
Ей казалось, что это не она, а кто-то другой чужим плаксивым голосом говорит отцу, что он обязан немедленно вытащить ее из этой истории и никому — ни слова; главное — чтобы никто не знал, что она потеряла сознание и плакала: зачем давать лишний повод к сплетням.
Но какие бы Джин ни произносила слова, в глубине души она сознавала, что попрежнему любит Энтони, а к этому примешивалось мучительное сознание, что она в какой-то мере виновата в происшедшем. Если бы она не мучила так бедного Генри, этого бы никогда не случилось. А теперь — такой скандал. О, господи! Что, если поверят, будто она в самом деле была на квартире у Энтони в столь поздний час?
Так впервые за свою веселую молодую жизнь Джин лицом к лицу столкнулась с неумолимой действительностью.
Энтони в необычайно подавленном настроении возвращался домой. Мучительная тревога терзала его сейчас еще больше, чем когда он ехал в Эвонд-Раст. Ёму было ясно, что Джин не верит его рассказам, будто Генри без всяких оснований напал на него. А ведь и суд может посмотреть на это так же, как Джин. Более того, судья или присяжные вполне могут прийти к неправильному выводу, что Джин была у него. Отношения, которые сложились между ними тремя, события вчерашнего вечера, то обстоятельство, что он был с Джин на балете, окурки сигарет, две чашки с недопитым чаем, заявление Босмена, особенно о слышанном им крике, медицинская экспертиза, характер нанесенных покойному повреждений — все наводило на мысль, что Джин была у Энтони и он не хотел, чтобы Босмен ее обнаружил, скажем, раздетой. «Он был такой тихий, миролюбивый, этот бедняга Генри», — сказала она. Поверит ли суд, даже если сочтет Босмена виновным в нападении, — что драка произошла не потому, что Энтони силой помешал непрошенному гостю войти в заднюю комнату? А коль скоро он его все-таки не пускал, то почему? Раз Джин не было там, чье же таинственное присутствие вынудило его прибегнуть к силе?