— Одна из Ваших послушниц? — не веря ушам, переспросила я. — Ах, боже мой, бедная женщина, мне жаль ее!
— И Вы правы, — сочувственно подтвердила аббатиса. — Она достойна всяческого сожаления. Чего ей только не пришлось вынести: и тюрьму, и всякого рода угрозы, и жестокое обхождение…
Ну надо же, прямо мой двойник. И мне чего только не пришлось вынести: и тюрьму, и всякого рода угрозы, и жестокое обхождение… Одна физиономия дорогого брата что стоила!
— Впрочем, — разумно прибавила осторожная аббатиса, — поступая так, кардинал, быть может, имел свои причины. С виду она настоящий ангел, но не всегда можно судить о людях по наружности.
— Да, увы, я это знаю, — вздохнула я. — Многие говорят, что не надо верить наружности; но чему же тогда верить, если не лучшему созданию Творца! Вот и я, вероятно, всю жизнь буду ошибаться и тем не менее всегда доверяюсь тому, чья наружность внушает мне доверие и симпатию.
Думаю, матери-настоятельнице совсем незачем знать, что после того, как особа с лицом прекрасного бога повесила меня чуть ли не на осине, я верю только делам.
— Значит, Вы склонны думать, что эта молодая женщина ни в чем не повинна? — испытующе спросила аббатиса.
— Господин кардинал преследует не одни только преступления, — не моргнув глазом, охаяла я начальство. — Есть добродетели, которые он преследует строже иных злодеяний.
Благоглупость, например. Но если честно, кардинал ведь тоже не святой и обижается как всякий иной человек.
— Позвольте заметить Вам, сударыня, что мне это кажется очень странным! — воскликнула аббатиса.
— Что именно? — хлопнула я ресницами.
— То, что Вы ведете такие речи, — пояснила аббатиса.
Я просто втираюсь к Вам в доверие, милочка, только и всего. Старый агентский прием. Привычка.
— Что Вы находите удивительного в моих речах? — с пристойным негодованием спросила я.
— Вы друг кардинала, поскольку он прислал вас сюда, а между тем…
— …а между тем я говорю о нем худо, — подхватила я.
Кардинал, между нами, не обидится, он иногда пишет пасквили сам на себя, чтобы их распространяли на улицах Парижа. Худо говорят, хорошо говорят — все едино, лишь бы говорили. Так он считает.
— Во всяком случае, Вы не говорите о нем ничего хорошего, — поджав губы, уточнила мое продолжение ее слов настоятельница.
— Это потому, что я не друг его, а жертва… — томно вздохнула я.
— Однако это письмо, в котором он поручает Вас моему попечению… — изумилась аббатиса.
— …является для меня приказом, — заломив брови, пояснила я. — Приказом оставаться здесь в заключении до тех пор, пока меня не выпустит отсюда какой-нибудь из его приспешников.
— Но отчего же Вы не бежали? — самым простодушным тоном спросила аббатиса, словно на моем месте она бы тотчас пустилась в бега, даже не раздумывая ни минуточки.
Ах, я несчастная жертва, разве я могу бежать и вообще сопротивляться? Игра нравилась мне все больше и больше. Приятный монастырь.
— А куда? — всплеснула я руками. — Неужели есть, думаете Вы, такой уголок, где бы кардинал не мог меня найти, если бы только захотел взять на себя труд протянуть руку! — (Эх, жаль, не слышит Его Высокопреосвященство, какие дифирамбы я ему тут пою!) — Если бы я еще была мужчиной, можно было бы допустить, что это возможно, но женщина… что может поделать женщина!.. А эта молодая послушница, которая живет у Вас, разве пыталась бежать?
— Нет, не пыталась… — разочарованно сказала аббатиса, но потом сделала попытку оправдать незадачливую жертву кардинала. — Она — другое дело. По-моему, ее удерживает во Франции любовь к кому-то.
Монастыри хуже деревень, все всё знают, а чего не знают, придумают.
— Если она любит, — вздохнув, убежденно сказала я, — значит, она не совсем несчастна.
Аббатиса помолчала.
Для мужчины, если бы он наблюдал наш разговор, это была бы лишь короткая пауза между двумя фразами, перевод дыхания, но мы, женщины, понимаем, что молчание длилось невыносимо долго.
— Итак, я вижу перед собой еще одну бедную, гонимую женщину? — спросила она, собравшись с мыслями.
— Увы, да! — подтвердила я.
— Вы не враг нашей святой веры? — чуть запинаясь, спросила она.
— Я! Я протестантка? — мое возмущение убедило ее лучше слов. — Нет, призываю в свидетели Господа Бога, который слышит нас, что я, напротив, ревностная католичка!
Ну, конечно, не такая ревностная, как королева-мать, не способная разделить дела веры и дела государства, но все-таки католичка.
— Если так — успокойтесь, сударыня! — обрадовалась аббатиса. — Дом, где Вы находитесь, не будет для Вас суровой тюрьмой, и мы все сделаем, чтобы Вы полюбили Ваше заточение. Даже более: Вы увидите здесь эту молодую женщину, гонимую, без сомнения, вследствие какой-нибудь придворной интриги. Она любезна и мила.
— Как ее зовут?
— Одна очень высокопоставленная особа, — с придыханием сообщила аббатиса, поднимая глаза к потолку, — поручила ее моему попечению под именем Кэтти. Я не старалась узнать ее настоящего имени.
— Кэтти? — воскликнула я в непритворном изумлении. — Как, Вы в этом уверены?
— Что она называет себя так? — переспросила аббатиса. — Да, сударыня. А Вы ее знаете?
Ну если это милашка Кэтти, я, пожалуй, порадую монастырь боем быков. Низкая, подлая тварь, предавшая меня ради черных усов гасконца! А я думала, что ты уже зарабатываешь на жизнь на какой-нибудь панели, после того как д'Артаньян тебя попользовал, чтобы забраться ко мне под одеяло, и бросил, отправляясь под Ла-Рошель.
— А когда я смогу увидеть эту молодую даму, к которой я уже чувствую большую симпатию? — спросила, улыбаясь, я.
— Да сегодня вечером, — сообщила аббатиса. — Даже, если угодно, днем. Но Вы четыре дня пробыли в дороге, как Вы мне сами сказали. Сегодня Вы встали в пять часов утра и, верно, хотите отдохнуть. Ложитесь и усните, к обеду мы Вас разбудим.
Попрощавшись, аббатиса ушла, чтобы пересказать услышанные новости приближенным сестрам. Через два часа весь монастырь будет в курсе парижской жизни. Что вы хотите: скука.
Я охотно последовала ее совету.
Разбудил меня женский голос.
Аббатиса привела ко мне белокурую женщину миловидной внешности. Раньше я ее никогда не видела.
Аббатиса познакомила нас, это оказалась та самая Кэтти. Точнее, не та Кэтти. Оставив нас вдвоем, она удалилась.
Женщина сначала хотела уйти вслед за аббатисой, чтобы не прерывать мой отдых, но я остановила ее:
— Как, сударыня, Вы только что пришли и хотите лишить меня Вашего присутствия, а, признаюсь, я надеялась, что мы будем с Вами видеться в продолжение того времени, которое я пробуду здесь.
— Нет, сударыня, — возразила незнакомка, — я просто испугалась, что не вовремя пришла, Вы спали, Вы утомлены…
— Ну так что же? — улыбнулась я. — Чего могут желать спящие? Приятного пробуждения! Вы мне доставили это удовольствие, так позвольте мне вполне им насладиться.
Повинуясь моей руке, женщина села в стоящее у кровати кресло. Я подложила подушки под спину и заняла полулежачее положение.
— Боже мой, как я несчастна! — сказала молодая женщина. — Уже полгода, как я живу здесь, не имея никаких развлечений. Теперь Вы приехали, Ваше присутствие сулит мне очаровательное общество, а я, как нарочно, жду, что, вероятно, не сегодня-завтра покину монастырь!
— Как! Вы скоро выходите из монастыря? — удивилась я.
— По крайней мере, я на это надеюсь! — радостно сказала незнакомка.
— Я кое-что слышала о том, что Вы много выстрадали от кардинала, — заметила я. — Если это так, то это еще больше сблизило бы нас!
— Значит, мать-настоятельница сказала правду? — воскликнула женщина. — Вы, так же как и я, жертва этого злого пастыря?
— Тише, — приложила я палец к губам. — Даже здесь не будем так говорить о нем. Все мои несчастья проистекают оттого, что я выразилась примерно так, как Вы сейчас, при женщине, которую считала своим другом и которая предала меня. И Вы тоже жертва предательства?