— Джулия — разумная девушка, — говорила она, — и близко принимает к сердцу твои интересы и твою карьеру. Она возьмет на себя твои расходы и будет заботиться о том, чтобы ты жил прилично и ни в чем не нуждался. А у тебя остается фунт в неделю карманных денег и все, что ты заработаешь (а это, я надеюсь, будет немало). Если вы почему-нибудь расстанетесь — от чего сохрани бог, — это условие автоматически теряет свою силу.
— Но, тетя, — простонал Освальд, — почему я должен отдать Джулии весь свой доход?
— Я уже объяснила тебе, Освальд. Это единственный способ оградить тебя и Джулию от бедности и всякого риска. Ну вот, будь умником и подпиши. Поверь, мы все сделаем, как лучше. Подпиши, и я тотчас улажу дело с твоим перерасходом и внесу на твой счет триста фунтов. На них ты купишь Джулии свадебный подарок — новенький двухместный автомобиль. Ну, дорогой, не мешкай, времени у тебя осталось не так уж много.
— Но, тетя… — снова начал Освальд.
Тетя Урсула так свирепо ткнула в него лорнетом, что он весь сжался.
— Оставим глупости, Освальд. Не хочешь же ты, чтобы накануне свадьбы семья отказалась от тебя и обрекла тебя на нищету?
— Нет, тетя, — сказал Освальд, теперь уже окончательно укрощенный. Не может быть, подумал он, чтобы Джулия оказалась таким же тираном, как эти гарпии-тетки.
— Тогда возьми перо и подпиши.
И Освальд, негодуя, сердясь и все еще на что-то надеясь, подписал купчую и был продан в рабство.
III
После всех этих бурь, от которых впору было сойти с ума любому джентльмену смирного нрава, Освальд мечтал о супружестве, как о тихой пристани, где он отдохнет от унижений, где не будет ни теток, ни опостылевшей ему карьеры. С помощью всяких благовидных доводов он убеждал себя, что уж лучше быть на содержании и иметь пятьдесят фунтов карманных денег, нежели пользоваться свободой, сопряженной с риском перетрат и проистекающими из них ужасами, реальными и воображаемыми. Подобно герою Корнеля, Освальд «мечтал унизиться». И Джулия, во всяком случае на первых порах, была к нему очень добра. Восемьсот фунтов в год и собственный мужчина казались ей прочными благами в нашем неустойчивом мире. И еще ей нравилось развращать своего неуча мужа. Женское властолюбие (это наследие счастливого матриархального каменного века) проявляется не сразу и растет лишь по мере того, как падает престиж полоненного мужчины. Джулия, удовлетворенная и разнеженная, снисходительно улыбалась прихотям мужа, так что Освальд, можно сказать, пользовался привилегиями любимой из наложниц. Сплошь и рядом ему разрешали самому выбирать себе времяпрепровождение, и на несколько месяцев двор Людовика XV, елизаветинская драматургия и роман в манере Пруста были преданы забвению, что вызывало у Освальда чувство искренней благодарности.
Но в одном вопросе Джулия проявила твердость, и не будь Освальд так доверчив, он бы сразу заподозрил, что цепи карьеры ослаблены лишь на время. Джулия настояла на том, чтобы он продолжал заниматься литературной критикой.
— Но, радость моя, — сказал Освальд тоном любящего, рассудительного мужа, — ведь это просто смешно — тратить столько времени и труда за те жалкие гроши, что они платят.
— Ну сделай это для меня, — нежно пропела Джулия. — С этим связаны интересные знакомства, и мне лестно видеть наше имя в печати. А что касается платы, предоставь это мне.
У Освальда чуть не вырвалось «Да, тетя» — ведь в точности таким тоном тетя Урсула изводила его «для его же блага». Но Джулия, как и тетя Урсула, была практична и свои слова «предоставь это мне» подкрепила действиями. Она пригласила редактора на воскресенье в их загородный домик — Освальду такое и в голову бы не пришло, он терпеть не мог этого человека, видя в нем одно из орудий пытки карьерой. Она улещала редактора, она закармливала его так, что у Освальда глаза на лоб лезли, когда он сравнивал эту роскошь с обычной ее бережливостью; и она имела со своим гостем две долгие конфиденциальные беседы. Освальд не поверил своим ушам, когда узнал, что его еженедельная рецензия будет теперь цениться в две гинеи — больше восьмисот процентов прибавки! И он заслужил эту плату, — может быть, его писания и не стоило читать, но они мало чем отличались от других, за которые платили столько же. Внимание редактора было лестно, деньги — нужны до зарезу (ведь положение его было ненамного лучше, чем если бы он попал под опеку Канцлерского суда); однако Освальд так жаждал покоя, что охотно променял бы на него и славу и богатство. Он-то не был честолюбив. С каждой статейкой он возился почти неделю, напряженно думал о ней и наяву и во сне. И далеко не каждую он довел бы до конца, если бы не просвещенные советы Джулии и ее мягкий, но непрестанный нажим.