Костры теперь горели прямо на улицах деревни, там, где ещё недавно лилась кровь защитников, теперь текла кровь забиваемого скота, орки хотели полакомиться парным мясом, и я не имел ни малейшего желания их останавливать. Они это заслужили. Кладовые местных жителей нещадно разорялись, и каждый считал своим долгом угостить меня какой-нибудь особо удачной находкой, а я едва не пустил слезу ностальгии, увидев обыкновенный сыр и зачерствелый хлеб.
Само собой, здешние трофеи не шли ни в какое сравнение с теми, которые мы взяли в подземном городе, ни злата, ни серебра у местных жителей почти не нашлось, да и всё наверняка успели попрятать за ночь, но продовольствие, захваченное здесь, могло аж до весны решить нашу проблему с голодом, и это само по себе было ценнее любого злата. Я и не рассчитывал на подобное. Моя решимость переселиться сюда, вниз, только укрепилась.
Но прогнать на мороз выживших местных жителей и захваченных пленных мне не позволит совесть, а значит, нам придётся каким-то образом сосуществовать. Придётся наладить контакт, а это, я чуял волосками на собственной заднице, будет очень непросто.
Амбар, набитый женщинами, детьми и ранеными, буквально вонял страхом, и я предвидел их реакцию, когда с ними попробует заговорить исполосованное шрамами зеленокожее чудовище, в теле которого по какому-то недоразумению поселилось сознание обычного парня Сашки Серова. Будь я в своём собственном облике, всё было бы гораздо проще, даже несмотря на языковой барьер, но в облике Ундзога я внушал только ужас. Встречают по одёжке, а моя одёжка доверию точно не способствовала. Шрэка здесь точно не смотрели.
Однако, несмотря на всё это, я приказал открыть амбар и шагнул в полумрак, набитый хнычущими детьми, плачущими женщинами и стонущими ранеными.
Глава 26
— Хоть кто-нибудь говорит по-оркски? — медленно и внятно произнёс я.
На меня уставились десятки глаз в тихой мольбе отпустить их всех восвояси, а перед этим вернуть всё, как было. Понимания никто не выказывал, на чумазых заплаканных лицах я видел только страх и отчаяние. Я по-прежнему был для них бессловесным чудовищем, монстром из детских страшилок, а многие, наверное, до сих пор не могли поверить, что всё это произошло на самом деле, а не в кошмарном сне.
— Говорить? — спросил я, а затем повторил вопрос на английском, французском и немецком языках, больше для проформы, нежели из реальной надежды услышать ответ.
Какой-то ребёнок расплакался ещё сильнее, и мать его одёрнула, боясь навлечь на себя мой гнев. Я вдруг подумал, что зря вообще затеял эту авантюру с выжившими, и может быть, стоило дать им всем убежать в лес.
— Орка, — прошамкал из глубины амбара какой-то седой усатый старик, дряхлый как трухлявый пень. — Говорить?
Я обрадовался, что хоть кто-то здесь способен на диалог. До этого местные могли только тихо шушукаться на совершенно непонятном языке, причём обсуждали они, само собой, мою персону, отчего становилось слегка не по себе.
— Говорить, — подтвердил я, понимая, что будет непросто.
Дедушку вытолкнули вперёд, под мои царственные очи, и тот весь съёжился от страха, оказавшись вдруг передо мной. Он забормотал что-то невнятное, мешая знакомые и совершенно новые для меня слова, и я жестом приказал ему прекратить.
— Ты меня понимаешь? — медленно спросил я.
Для меня было куда важнее, чтобы старик мог понимать и переводить мои приказы. Тот поморгал белесыми ресницами, будто тугоухий, но потом закивал.
— Староельфски език, господине, мало знате, плохо, — сказал он.
Я удивлённо хмыкнул, но вида постарался не подавать. Староэльфский, как же. Да я скорее откушу себе язык, чем поверю. Но если мы можем друг друга понять хоть как-нибудь, то пусть будет хоть татаро-монгольский. Я вообще не ждал, что в этой лесной деревне найдётся хоть один житель, знающий больше одного языка.
— Скажи остальным, что им не причинят вреда, — сказал я.
Старик выслушал меня, кивнул, обернулся к напряжённо молчащей толпе и передал мои слова. Было видно, что ему никто не поверил, но он пожал плечами и вновь повернулся ко мне.
— Те говорите, вреда уже, — осмелился произнести дед и склонил голову в ожидании наказания.
Да кто б спорил. Вреда мы причинили уже больше, чем стихийное бедствие.
— Потому что вы обнажили против нас оружие, — сказал я. — И если обнажите ещё — мы будем убивать в ответ.
Дед мелко-мелко закивал, перечить здоровенному орочьему вождю он явно не осмелился бы и в свои лучшие годы.
— Вы можете расходиться по домам. Уходить из деревни запрещено, — сообщил я. — Меня звать Ундзог, теперь эта деревня принадлежит мне.