– Геля, Петро, домой, темнеет уже. Обедааать…
Лидия, постаревшая, подурневшая, смотрела в окно и махала им рукой. Алька помахала в ответ, взяла дурачка за руку и повела к крыльцу. Она не испытывала к ним ни вражды, ни обиды, наоборот. Только жалость. Только желание помочь. Только любовь. Они шли по заснеженному, темнеющему двору, поддавали валенками льдинки и Геля тихонько играла в кармане маленьким, пушистым синим шариком, невесть откуда взявшимся…
Глава 5. Родительская
– Алюсь! Ну пошли, давай, хватит уже копаться! Красава!
Под окном, в бело-розовой, ажурной тени отцветающих яблонь, нетерпеливо и упруго играя сильными точеными мышцами стоял Борька. Он зажал в зубах цветок яблони, и, глядя в отражение в стекле, поправлял темно-русые, волнистые пряди, растрепанные свежим ветерком.
– Там Толик уже матерится. Ждут тебя все, сколько можно-то?
Аля хорошо знала характер своих горячих двоюродных братцев и решила поспешить, на всякий случай. Последний раз вертанулась перед стареньким мутным зеркалом и осталась довольна. Не зря она всю ночь строчила на бабушкиной машинке, мастеря себя юбку-колокол из замечательной занавески, найденной в комоде. Юбка получилась шикарная, отороченная по краю кружевом и наплевать, что слегка пожелтевшим. Алька туго стянула поясок на талии и задумчиво постояла, поправляя широкие бретельки лифчика. Надо было подобрать кофточку. Ну, это много времени не займет, кофточки у нее всего две – одна старая, серая, вроде как пыльная от прожитых лет, с растянутыми плечами, которую ей отдала мать, а вторая- беленькая, шелковая, с атласной вышивкой. Эту красоту с барского плеча кинула Мира. На груди, правда, розовело пятно, но Евдошка мастерски вышила нежнейшую розу, и теперь кофточка была Алиной гордостью.
Прыгая то на одной ножке, то на другой, на ходу натягивая тапки, Аля проскочила через темную мрачную кухню, мимо резных сундуков и мушиного гула и выскочила в сени. С трудом открыла тяжёлую дверь и зажмурилась от яркости и сияния деревенского неба, цветущих яблонь и зеленой до рези в глазах травы. Она только вчера приехала на каникулы к бабке с дедом, и еще не отвыкла от приглушенных красок Москвы.
"Фььиииии", -присвистнул Борька- "Не хрена себе…"
Два года он не видел сестру, забыл уже, как она выглядит. Стоя на вокзале, он напряженно вглядывался в сошедших с московского поезда пассажиров и еле узнал сестру. Стояла на перроне какая-то незаметная девчонка в наспех повязанном платке и бесформенной кофте. Скрючилась, как старушка, наперекосяк, потому что руку ей оттягивал квадратный чемоданище…
"Мышь!" – подумал парень, – "Что с них взять, с городских. Нескладная лупоглазая рыжуха, закаканная веснушками…"
Борька знал толк в девках! К своим девятнадцати, он был не любитель, а почти профессионал! В начисто вылизанной комнате, на выбеленной до голубизны стене висел собственноручно выписанный лозунг – "Всех девок неперее.... Но надо к этому стремиться". Слово было матерным и мать постоянно стаскивала листок, рвала его и ругалась. Борька хитро поводил идеальным усом, чуть усмехался и листок появлялся снова, краше прежнего.
Он еще раз глянул на сестру. Не вскользь, как раньше – внимательно и не торопясь оглядел.
– Ну ты даешь! Красивая становишься,
Аля стояла на крылечке и солнце насквозь пронизывало тоненькую одежду, обрисовывая контуром стройное тело. Лучи путались в тугих рыжих завитках, выбившихся из толстенной косы, небрежно кинутой на грудь, и загораясь от них золотым огнем, искрили. Коса была с руку толщиной, перекинутая через плечо, она доходила почти до колена. Нежная алебастровая кожа, как у всех рыжих (да еще чуть похлопанная рукой, потертой о побеленную стенку, чтоб скрыть чертовы веснушки), пухлые розовые губы. Тяжелые, темно-золотые ресницы, были хоть и странными, но не портили, вот только брови… Брови Аля неумело подрисовала закопченной щепочкой.
Брат внимательно посмотрел и нахмурился.
– А ну! Пошли!
Он потащил сестру к умывальнику и заставил смыть красоту. Брови смывались плохо, их пришлось драить серым вонючим мылом, и на их месте образовались розовые полоски.
– Во! Так сойдет. А то как б....
Аля вздернула плечом, скинув руку брата, обиделась было, но обида моментально прошла, потому они уже вышли за ворота. А за воротами, на широкой деревенской улице, промытой весенними дождями, заметенной до белизны лепестками отцветающих вишен и яблонь, было людно. Уже прошла Троица! Настала Родительская! Праздничная деревенская толпа, мужики, бабы, многие еще по привычке, по – казачьи разодетые, шли на кладбище поминать своих. Шли весело, несли букеты и венки, смеялись, переговаривались. Дядька Коля захватил гармонь и по улице неслись залихватские мелодии.