- Спрашивайте, - сказал я, извлекая из пачки папиросу и жадно закуривая. - А то нельзя, чтобы в экипаже между своими какие-то неясности копились.
Мне казалось, что экипаж засыплет меня вопросами про Саурона и неожиданную смену статуса, из-за которого нас теперь обстреливают и "синие", и "зелёные", но Серпилин неожиданно спросил:
- Почему ты отказался убить механика-водителя Ложкина? Ведь ты же знал, что после боя он возродится, и значит, мог выполнить требование своего врага, ничего не теряя?
- Это нелегко будет объяснить, - сказал я после длинной паузы.
Серпилин потянулся за папиросами, а следом за ним закурили и Ложкин со Зверевым. Ни один из них не смотрел на меня прямо, но создавалось впечатление, что все трое с напряжением ждут моего ответа. И хотя умом я понимал, что в моих интересах говорить про боевое братство и жгучую ненависть к "синим", сказал вслух совершенно другое:
- А не было в этом никакого смысла. Он же ничего не предлагал взамен, над чем хотя бы подумать можно было. Просто предложил задушить Гриню - и всё.
- Но этим бы ты заслужил его хорошее отношение и смог бы продолжать переговоры, - настойчиво сказал Серпилин, глядя уже мне прямо в глаза. - И, возможно, потом что-то получить взамен. Ложкин просто пережил бы пару неприятных минут - и всё, а ты, получается, мог приобрести что-то важное для себя, но не приобрёл. Не хватило времени на анализ и потому принял неверное решение?
Я уже был достаточно пьян для того, чтобы не только сердиться на бота, но и доказывать ему, что его создатели ни черта не понимали в человеческих отношениях.
- Какая разница, что там говорил этот козёл? Он же просто склонял меня к предательству - всё остальное не имеет значения!
- Я не понимаю, - сказал Серпилин.
Ложкин и Зверев курили, зыркая взглядами то на меня, но на моего заместителя, но молчали.
- Что тут непонятного? - удивился я. - Тебя ставят перед очевидным выбором: висеть на кресте, с переломанными руками и ногами, или идти домой, с мешочком денег в кармане. Что должен выбрать человек?
- И что должен выбрать человек? - эхом повторил Серпилин.
- Быть живым, здоровым и богатым намного лучше, чем умирающим, - сказал я. - Разве это не очевидно?
- Тогда в чём тут выбор? - спросил Серпилин и вытащил из пачки новую папиросу, чтобы прикурить её от предыдущей.
- Я объясню, - сказал я, с наслаждением затягиваясь крепким папиросным дымом, - и постараюсь сделать это как можно проще. Представь себе, что ты сидишь в окопе, позади тебя страна, которую ты защищаешь, а со всех сторон подбираются враги.
- Я тоже представлю, - сказал Ложкин.
- В окопе вода стоит по пояс, с неба падает первый снег, от холода твои зубы стучат, словно хотят напугать своим стуком вражеские танки. Ты не ел нормальной еды уже много дней, ты забыл, что такое сухая одежда, у тебя осталось мало патронов и всего две гранаты. Ты понимаешь, что этот день для тебя - последний.
- Но ведь ничего такого в позапрошлом бою не было, - тихо сказал Серпилин.
- Ты давно не видел родных и понимаешь, что скорее всего никогда их не увидишь. И у тебя больше нет сил, ведь ты сделал всё, чего от тебя ждали, а потом ещё столько же. И ещё.
- Ну, тогда можно и на респаун, - сказал Ложкин.
- Никакого респауна, - ответил я. - В моём примере жизнь одна.
- Как? Без возрождений? - оторвался от кружки Зверев.
- И в этот момент враг через громкоговоритель предлагает тебе сдаться. Тебе гарантированы жизнь и медицинская помощь, хорошее содержание в плену и возвращение к родным после того, как враг победит. Стоит тебе поднять руки, как тебе выдадут сухую тёплую одежду и нальют полный котелок горячего супа. У тебя будет кров и курево, а главное - ничего больше делать не надо, только ждать. И в завершение, чтобы не мучила совесть, тебе объяснят, что отправлен ты в бой плохим командованием, которое давно тебя бросило, да и защищал ты не те идеалы, которые следовало. И все твои товарищи погибли зря. А твоя смерть, если вдруг ты ещё сидишь в своём ледяном и вонючем окопе, будет совершенно напрасной, поскольку никто с тобой воевать не станет - тебя просто закидают бомбами или сожгут напалмом.
Теперь все трое смотрели на меня не отрываясь.
- И знаете что? Я бы не стал винить того, кто в такой ситуации поднимет руки и побредёт сдаваться в плен. Но клеймо предателя с него уже не смыть никаким мылом.
- Но оставаться в окопе просто глупо, - растерянно сказал Серпилин.
- Да. Предатели всегда считают себя самыми умными.
- Я не понимаю, - с явным раздражением в голосе сказал Серпилин.
- Сделать шаг по дороге предательства очень легко, - сказал я, оглядывая свой экипаж. - И дело вовсе не в окопе, который ты оставишь без приказа. Просто, единожды предав, ты потом не сможешь остановиться. Саурон рассчитывал на один короткий удар, после чего я стал бы его добычей, сколько бы потом ни сопротивлялся. Ведь очевидный выбор сделать так легко.
- А я начинаю понимать, едрить, - вдруг сказал Зверев и расплылся в широкой улыбке.
- Я не понимаю, но чувствую, что командир прав, - сказал Ложкин. - Вот.
Посмотрев на пребывающего в задумчивости Серпилина, я протянул руку за куском хлеба.
Мир вокруг перевернулся и я оказался в кабине бронетранспортёра, почти касаясь лобового стекла вытянутой рукой.
- Вот же блин, - сказал я с досадой. - Пожрать толком не дадут.
Я никогда не был ни азартным рыбаком, ни охотником. Но оказавшись в густом кустарнике прямо позади четырёх однотипных самоходных гаубиц, ощутил себя одновременно рыбаком, обнаружившим крохотное озерцо набитое голодной рыбой, и охотником, в капкан которого вот-вот наступит всеми лапами сразу, долгожданный зверь.
Самоходки стояли в ряд, словно специально подставляя слабо защищённую корму прямо под стволы наших пулемётов. И что немаловажно, это были самоходки "синих", которых я по инерции продолжал считать основным противником, как, наверняка, и члены моего экипажа.
Я помнил, как медленно движется и поворачивается самоходная гаубица невысокого уровня, и, после опыта боёв против танков, несмотря на кратную разницу в калибре, броне и весе, смотрел на четыре бронированные туши, как на лёгкую добычу. Можно было открывать огонь сразу, но мы пока оставались незамеченными, и я решил не пороть горячку и осмотреться как следует. Тем более, что…
- Знаете, парни, - сказал я, приятно удивлённый новым открытием, - а ведь быть мобом по-своему неплохо. Для нас больше не существует "тумана войны". Я прекрасно вижу все позиции и "синих", и "зелёных" в этом квадрате.
- Командир, обнаружил цель, - словно не слыша моей фразы сказал Серпилин. - Разреши открыть огонь?
- Нет, огонь открывать не разрешаю, - сказал я, продолжая с увлечением разглядывать поле боя.
Как там говорил Саурон? Мобы - это такие боты, которые могут воевать за любую сторону случайным образом, и поэтому их стараются уничтожить сразу? А если воздержаться от активных действий? Если не попадаться на глаза игрокам?
- Спокойно стоим и ждём моей команды, - сказал я экипажу. - Давайте попробуем решать свои задачи, а не делать то, что ожидает от нас Саурон. В конце-концов, мы - мобы! Ходим, где вздумается, гуляем сами по себе.
- А говорить можно? - невпопад спросил из кормового отсека Зверев.
- Сколько угодно, - разрешил я. - Как ни странно, но здесь теперь самое спокойное место для разговоров.
В командирский прицел, "поднятый" максимально высоко над полем боя, было видно, как пришли в движение множество синих и зелёных бронированных машин. Четыре самоходки, стоявшие от нас в непосредственной близости, принялись понемногу почти синхронно поворачиваться вправо, коротко взрыкивая дизелями, и задирая стволы. И я, кажется, видел, куда они целятся.
- И что нам теперь делать дальше? - спросил Серпилин. - Ведь мы больше не "зелёные", верно?
- Верно, - согласился я, мысленно вздыхая: кажется, тяжёлого разговора теперь было не избежать.