Пока я предавался мрачно-оптимистичным размышлениям, Серпилин, Зверев и Ложкин организовали скромную шеренгу и теперь ожидали моего внимания, буквально "поедая" меня глазами. Разница с ботами, уже начавшими ломать стену между боксами, теперь была особенно заметной: на лицах своего экипажа я читал гордость за своего командира, радость ожиданий и неясные следы каких-то тревог. Мне казалось, что после кукольных физиономий роботов я увидел лица настоящих живых людей.
"Это не люди", пришлось напомнить самому себе.
"Без тебя знаю", огрызнулся в ответ другой я, "ну и что?".
"Больше одного голоса внутри одной головы - первый признак шизофрении", не без яда подсказал третий внутренний голос, первым двум, "а уж если они ещё и спорить между собой начинают...".
- Парни, - сказал я торжественно, стягивая с головы шлемофон, - мы сделали то, что ранее ещё никто не делал. Но пока мы только расширили нашу клетку и не более. Предлагаю попробовать из неё выбраться.
- На что, едрить, намекаешь, командир? - с восторженным ожиданием в голосе спросил Зверев.
- Предлагаю выйти в бой под видом экипажа сто семьдесят восемь, - сказал я, нарочито равнодушным голосом.
Как ни крути, на кривую дорожку самого настоящего обмана, я толкал своих ботов впервые. И как себя поведут пусть даже самые сложные и саморегулирующиеся алгоритмы, было совершенно непонятно. При этом, я чувствовал иррациональную уверенность, что экипаж от моего предложения будет просто в восторге.
- Но мы не экипаж номер сто семьдесят восемь, - с удивлением сказал Серпилин.
- Ну и что? - легкомысленно парировал я и демонстративно вскарабкался на борт машины. - Кто хочет воевать - залезай!
Обычно мой экипаж перед трудными решениями как бы подвисал, превращаясь на несколько секунд в объёмные неподвижные картинки, но в этот раз Зверев с Ложкиным переглянулись и дружно полезли на танкетку, а Серпилин в нерешительности озирался по сторонам, словно ожидая более весомого аргумента, чем мои слова. Или какой-то подсказки.
- Серп? - мне нужна была определённость, даже если моя авантюра не увенчалась бы успехом.
- В этой танкетке всего три места, - медленно сказал Серпилин, печально глядя на меня снизу. - Командир выполняет роль наводчика. Я вас здесь подожду.
Я сконфуженно заглянул в открытый верхний люк и убедился, что в крохотной боевой рубке даже двоим сидеть будет тесно. С другой стороны, никакой гарантии, что у нас получится, тоже не было. Надо было пробовать и быстрее, чем в голове накопятся испуганные мысли вида "как жить дальше, если ничего не получится?".
- Зверь! - я качнул головой в сторону люка.
Ложкин уже забирался через свой люк на место механика-водителя. Серпилин отошёл к столу и смотрел оттуда с непроницаемым выражением на лице. В проломе мелькали люди Будкина, деловито примеряясь к стене кувалдами и ломами. Я глубоко вздохнул и полез в люк, вслед за исчезнувшим внутри танкетки, Зверевым.
Странно, но несмотря на ужасную тесноту, остро ощущаемую после просторной кабины бронетранспортёра, я чувствовал себя внутри боевой рубки незнакомой машины абсолютно комфортно. Руки легко нащупали нужные кнопки и ручки, ноги сразу нашли удобное положение, а для понимания, какие приборы наблюдения оказались в моём распоряжении, хватило просто беглого взгляда. Место заряжающего оказалось не только по другую сторону от пушки, но и ниже моего - по сути, в башне я сидел один. Несмотря на скудное освещение рубки только лампочками подсветки приборной панели, глаза быстро адаптировались и я, если даже не видел каких-то деталей отчётливо, догадывался об их назначении по едва заметным контурам.
Стараясь не думать о том, что делать в случае неудачи, я громко сказал:
- Экипаж номер сто семьдесят восемь к бою готов!
Напряжение, прятавшееся до этого в глубинах подсознания, вдруг высунуло наружу своё жуткое рыло. Сколько ни пытался я себя убедить, что ничего особенного не произойдёт, запрети нам система выходить в бой из этого бокса, живот скрутило в болезненном ожидании. Бесконечно тяжёлой каплей на темя, прошла целая секунда. За ней - другая. Третья…
И вдруг, прохладным дождём посреди знойной пустыни прозвучало долгожданное:
- К бою.
Несколько секунд я не мог поверить своим ушам, а потом напряжение враз отпустило и я, закрыв глаза, прислонился головой к рукояткам командирского прицела.
На моей голове снова появился шлемофон.
- Ну и бойня тут была, - отчётливо сказал в наушниках голос Ложкина.
Я вздохнул, открыл глаза и взялся за панорамный прицел.
Увиденное действительно завораживало, и оставалось лишь неясным, зачем вообще нас выбросило на огромное свежее кладбище всевозможной техники.
Судя по всему, здесь совсем недавно шёл тяжелейший бой, в топку которого неумолимый балансир игры подбрасывал всё новых и новых игроков. Огромное, насколько хватало глаз, поле, изрытое язвами бесчисленных воронок, было буквально завалено искорёженными и обгоревшими остовами танков, самоходок, танкеток и бронетранспортёров. Кое-где останки некогда грозных боевых машин лежали в два, а то и в три слоя, словно сбрендивший балансир просто выбрасывал новых игроков в произвольной точке пространства.
Я повернул прицел, убедился что вокруг царит одна и та же картина тотального разгрома непонятно кого и неясно почему. Немного подумал, открыл люк и выбрался наружу.
Локация показалась мне незнакомой, хотя принципиально пейзаж не отличался от холмистой лесостепи, виденной мной здесь уже неоднократно. Сверху нависало багрово-красное небо, как во время заката, но солнца видно не было. Воздух был пропитан запахом гари, солярки, разогретого железа и пороховой вонью.
Я поднялся на башне в полный рост и медленно повернулся, осматривая окрестности. Ни одной целой машины в обозримой перспективе заметно не было. Лишь тянулись к небу чёрные столбы дыма от догорающей техники.
- Это какой-то апофеоз смерти, - сказал я, выбравшемуся через свой люк, Ложкину. - Зачем нас сюда выбросило?
- Не знаю, командир, - пожал тот плечами. - Что делать будем?
- Пойду пройдусь, а ты езжай за мной следом, - сказал я, и прыгнул вниз прямо с башни.
Земля вполне реалистично ударила по ногам, отрезвляя тягучей болью. Я замер, пережидая неприятные ощущения в пятках и прислушался. Тишина вокруг казалась просто абсолютной. Ни выстрела, ни взрыва, ни даже звука работающего двигателя.
- Так можно же, едрить, через командирский прицел посмотреть, куда ехать! - громко сказал Зверев, высовывая голову из люка.
- Ну вот и смотри, - отмахнулся я от него. - А мне пройтись надо. Не каждый день из заточения сбежать удаётся.
Я медленно двинулся между двумя сгоревшими танками, прикидывая, что места для проезда нашей танкетке должно хватить. Идти по земле оказалось намного приятнее, чем бродить по бетонному полу ангара и я шагал, упиваясь свободой и покоем, хотя, наверное должен был ужасаться чудовищному размаху разрушительной силы войны.
С другой стороны, я всегда подспудно помнил, что вокруг цифровой мир военной игры, а не реальный мир, что здесь не будет трупов, перемолотых гусеницами в кровавую кашу, не будет раненых, оставшихся на всю жизнь инвалидами, да и вообще, физические страдания чувствуют разве что такие же бедолаги, как и я, кого угораздило привлечь к себе внимание Саурона. А красиво разрушенная и условно сгоревшая техника ни страха, ни сожаления не вызывала. Её вполне можно было счесть инсталляцией очередного придурковатого художника, выбравшего местом для своих развлечений публичное место, но не в реальности, а на популярном игровом сервере.
Мысль сама собой перескочила на Саурона. Интересно, кто он? Зачем тратить столько времени и сил на затягивание в игру и подчинение своей воле настоящих людей? Ведь он ничего не пытается получить взамен - не требует выкупа, не выведывает никаких тайн. Словно маньяк, упивающийся чужими страданиями, он просто причиняет людям душевную боль. Но разве это могло быть единственной целью его деятельности? Он никогда не искал меня на поле боя специально, хоть и глумился при каждой встрече. Значит, мои душевные терзания его не слишком беспокоили. Но то же тогда ему надо? Месть? Развлечение? Я не мог найти внятного ответа, который хоть сколько-нибудь объяснял все моменты поведения Саурона. И, услышав странные звуки, отступился, снова переключив внимание на окружающий меня ландшафт, живописно загаженный горелой техникой.