– От одиночества и тоски можно сойти с ума…
Куова кивнул, как будто это были слова, которые хотел сказать он сам.
– И я покинул своё убежище, чтобы изучать мир, которого никогда прежде не видел.
– Надо же… А когда-то и я мечтал о путешествиях.
Гольяс говорил так, как если бы собирался поведать нечто совершенно новое. На самом деле он не раз хвастал тем, что в молодости объездил все самые крупные города Кашадфана. Видел разрушенные крепости времён цивилизации Киэнги. Ходил с караваном двугорбых верблюдов и полгода жил в ауле в степях. Куова не мог не признать, что лучшие годы библиотекаря оказались даже насыщеннее, чем его собственные. Но стоило ли слушать эти истории снова?
И всё же он отставил в сторону кружку и изобразил на лице заинтересованность, вперемешку с лёгкой растерянностью.
– Правда?
С улицы послышалось громкое тарахтение мотора, и Гольяс раздражённо закатил глаза. По его мнению, в поздний час на машинах разъезжают только чиновники и гуляки. Ни к первым, ни ко вторым симпатии он не испытывал. Хотя как-то раз признался, что будь на их месте, сам не сумел бы себя сдерживать. Впрочем, потухшее настроение моментально улетучилось с большим глотком пива.
– Ты не поверишь. – Губы Гольяса разошлись в широкой улыбке. – Хотел прогуляться по каждому континенту, узнать что-то о людях. Говорят, что в Улондомо у людей кожа что шоколад. Можешь себе представить? – Вдруг он помрачнел. – Но тут женитьба, сын, потом жена ушла, я постарел, а мечты так и остались мечтами.
– Но ведь ты учёный человек, Гольяс! – воскликнул Куова. – Я ни за что не поверю, что ты взял и похоронил свою тягу к незнакомому.
Гольяс в ответ хитро подмигнул. В ушах некоторых лесть звучит точно маленький секрет, который давно хотелось вытащить на поверхность.
– Ты прав. К нам в город часто приезжают гости из других стран. И если есть возможность, я обязательно стараюсь из кого-нибудь вытянуть хоть пару слов.
– И чем живут в мире?
– В Махатлане готовятся к очередной жатве, – произнёс Гольяс сдавленным шёпотом, словно ему неприятно было об этом говорить. – Так называют обряд жертвоприношения. Выше всех там живое божество, и раз в несколько десятилетий оно требует крови.
Куова вскинул брови.
– Прям божество?
Гольяс кивнул с таким видом, словно это всем известные сведения, которые не стоят особого внимания.
– Один раз заглянул ко мне парень – белый как бумага, черноволосый. Я узнал от него, как живут в Аредиане, даже пожалел его тогда. Страна разделена, деньгами можно разве что стены обклеивать, а императора с острова иначе как Попрошайкой не называют.
Он умолк, как будто почувствовал, что сам не верит своим словам.
– Но я никогда не забуду этот блеск в глазах и эту уверенную улыбку.
– Неужели ты, Гольяс, завидуешь тому человеку?
– А как же не завидовать, Калех?! Его народ словно живёт верой в будущее! С такой верой недалёк день, когда у них появится достойный вождь.
– Вера бывает разная.
Куова невольно задумался о людях, которых встречал молящимися на улицах возле огненных чаш или со свечами в руках.
– В Кашадфане о вере говорить не приходится. Всё продаётся, всё покупается. Церковь вторит президенту и правительству. Низшее духовенство недовольно, но первосвященник с наместниками держат их на цепи.
– Ты с кем-то делился своими тревогами?
– Наверное, в твоей общине книжников почитали как великих мудрецов. Но пойми, Калех, здесь, в Алулиме, я такой же маленький человек, как и многие кругом. Язык и вовсе лучше держать за зубами. – Он вздохнул и покачал головой. – Просто жизнь прожить – это уже можно считать удачей!
Гольяс замолчал, обречённо глядя в опустевший кувшин.
– Я хочу отдать Иону в школу, но и это задача не из лёгких. Тому заплати, другому пообещай, а потом они разводят руками и просят ждать. И так раз за разом.
– Но ведь ты не один с такой бедой. Если бы вы вместе…
– Говорю же тебе, Калех, бессмысленно кого-то просить, бессмысленно куда-то жаловаться. Страна летит в пропасть, а никому до этого и дела нет. Все живут одним днём.
Гольяс разочарованно махнул рукой.
– Куда ни глянь, везде упрямые старики, которым нужно лишь тёплое местечко и больше ничего. С такими не договоришься.
– Упрямые старики, да. А что же молодые люди? Я встречал некоторых, и они показались мне довольно рассудительными.
– Молодёжи не так уж много надо, – со странным сожалением в голосе произнёс Гольяс. – Она пойдёт за любым, кто даст им хлеб и понятную идею будущего.
Почесав заросший подбородок, Куова снял монокль и убрал его за отворот кафтана. Массово распространившиеся благодаря моде пиджаки казались чересчур тесными, так что он решил позволить себе небольшую дань древнему прошлому. Гольяс всего раз отметил, что подобное носят только священники и цирковые маги, но переубеждать не стал.