Трисс никогда не была беременной, и не знала, что чувствует женщина в этот торжественный момент. В медицинских книгах писали, что мать ощущает дитя в собственном чреве, знает, что оно ждет ее там, набирается сил и растет с каждым новым днем. Неужели, книги солгали?
Да. Цири не знала. Уже сейчас в ее чреве зреет жизнь, растет и крепнет? Неужели, она носит под сердцем дитя эльфийского короля? Испарина покрыла ее кожу мгновенно, Зираэль опустила руку на собственный живот, оглаживая его тонкими белыми пальцами. А ведь, и правда, тот стал круглее, чем когда-либо, сталь мышц расступилась, плоть натянулась на ней. Цири погладила собственную кожу, словно надеясь уже сейчас почувствовать чужое движение, ощутить его, осознать.
– Ты можешь знать, почему все это держалось в тайне?
– Нет, – ответила девушка полушепотом. – Я не… Я очень хочу есть.
Аппетит, сначала прошедший, вдруг вернулся к ней с новой силой. Ласточка потянулась к еде, жадно погружая ложку в густую похлебку, едва различая аромат еды. Казалось, что ничего вкуснее она не ела ни в этом мире, ни в ином, и уже не отведает снова. Трисс с удивлением смотрела за тем, как спокойно ведьмачка восприняла новость о том, что к прежней жизни ей уже не вернуться.
– Так что мы будем делать? – спросила она, не отрываясь от еды. – Ну, в смысле, что вы будете делать со мной? И с… С ним или с ней.
– Просто будем ждать, – спокойно ответила Трисс. – Ждать, пока он родится. А что потом – они еще не решили.
– Снова ждать, – пожаловалась ведьмачка.
Закончив с трапезой, оставив на подносе только крупные сырные крошки, Цирилла вновь положила руки на собственный живот. У нее будет ребенок? Новость казалась девушке абсурдной, поверить все еще было сложно, но разум не мог отрицать услышанное. Что-то подсказывала Цирилле о том, что это правда. Сущая правда.
Вот, почему ей так нестерпимо хотелось спать, вот, почему недоедающее истощенное тело становилось все слабее и слабее с каждой минутой. Всю скопленную мышцами энергию оно отдавало новой жизни, оставляя самой Цири не больше, чем она оставила от сытного ужина.
– Ты все еще голодна? – обеспокоенно спросила чародейка. – Если тебе нужно больше, я передам Фрингилье, она распорядится принести тебе добавки.
– Нет, не надо, я теперь не голодна. Но я бы еще немного отдохнула и… Мне хочется привыкнуть к этой мысли, – ответила Цирилла. – Этого слишком много для одного дня.
– Да, я понимаю, тебе сейчас очень нелегко, – с сожалением произнесла Трисс. – Знать, что вынашиваешь дитя ненавистного тебе эльфа…
Но так ли она его ненавидела? Цири закусила губу, решая. В последних своих объяснениях перед королем она не источала желчи или неприязни, не выкрикивала проклятья, не злорадствовала, даже не ненавидела его. Вот себя – вполне возможно. Странное, но смутно знакомое чувство, начинающее шевелиться в ее душе, девушка признала не сразу, а когда поняла, что к чему, могла лишь испытывать к себе неприязнь. Она словно стала липкой, грязной, сама превратилась в тягучий сосновый мед. На который тут же налипли мошки.
– Только, Цири, скажи мне, – осторожно говорила чародейка, отвернув лиц к двери. – Ты хочешь скорее увидеть Геральта?
– Трисс, это очень глупый вопрос, – устало ответила Цири. – Я пошла за той девкой только из-за того, что хотела скорее увидеть Геральта и Йеннифэр. Я верила этим снам, как дурочка, как дурочка верила Аваллак’ху, как дурочка считала, что король… – Ласточка запнулась, чувствуя краску на собственных щеках. – Неважно.
– Нет, важно. Ты знаешь, что он ищет тебя?
Бледные пальцы Ласточки сжали покрывало, Цирилла молча отвернулась к стене. Конечно, она об этом знала, она была наивной, но ведь не настолько глупой, чтобы не понять. Геральт любил ее, как родную дочь, которой у того никогда не родится, и Ласточка отвечала своему названному отцу той же любовью, ни секунды не сомневаясь в своей для него значимости. Трисс осторожно повела плечами, ощущая, как внутри нее растет тревога.
– Ты многое пережила, – говорила чародейка громко. – И многое тебе еще предстоит, я знаю. Я сочувствую тебе, Цири, ведь вся твоя жизнь – один бег.
– Она не так ужасна, как может казаться, – буркнула девушка в ответ.
– И мне бы хотелось, чтобы ты сама выбрала, что дальше.
«Но ведь ты выбрала за меня, Трисс», – хотелось выкрикнуть ведьмачке, но голос ее не звучал в повисшей тишине. «Ты и твои чародейки выбрали для меня это, это для меня выбирал Народ Ольх, Предназначение», – думала девушка. Что, если в своей жизни она не приняла ни одного решения сама, что, если вечно следовала чьим-то советам?
Ласточка вспоминала пройденный путь, и ярче всего в памяти горели навсегда покинувшие ее люди. Грусть сжала свою костлявую немилосердную ладонь на ее сердце, обхватила его, сжав в тисках. Перед глазами поплыли картины: лица убитых крыс, их головы, нанизанные на острые пики, Высогота, чей хладный труп гниет на болоте, мать и отец, кормящие рыб вот уже много лет.
Люди покидали ее, умирали, жизнь шла мимо, но Ласточке все удавалось извернуться и выжить в этой кутерьме. Неужели, все это лишь для того, чтобы она умерла теперь, в этой башне, а не в любой другой?
– Я хочу, чтобы и сейчас ты решила сама, – обронила чародейка, оставив на тумбочке объемный сверток. – Маргаритка не могла никому сказать, что ты здесь, потому уйти удастся спокойно, без проверок от стражников или поджидающих у ворот посланников императора. До завтра, Цири… Или прощай, до новой встречи.
Чародейка поднялась с места, но Цири не поворачивала лица к выходу, ей не хотелось смотреть. Следует ей ответить, следует подать голос из недр комнаты? За эти несчастные два дня с ней произошло слишком много, и сейчас, когда Трисс вновь толкала ее к переменам, Ласточка чувствовала внутри себя только злость. Только злость? Нет, было в ней что-то еще, что-то новое, неизведанное.
Дверь за незваной гостьей закрылась, ведьмачка, почувствовав одиночество, положила ладонь на собственный живот. Она чувствовала, чувствовала его внутри, вот оно. В ней растет новая жизнь, новая жизнь зреет в, казалось бы, столь темном теле… Неужели, придания не врут, и ей суждено создать что-то прекрасное?
И этого хватило для осознания. По истечении срока, после того, как Ласточка родит, ее ребенка заберут, возможно, не оставив ей и воспоминания о своем наследнике. И что с ним будет потом? Ведьмачка, не посвященная в планы чародеек, могла об этом лишь догадываться. На нем могли проводить свои бесчеловечные опыты, его могут запереть на вершине огромной башни на долгие-долгие годы, опасаясь силы, что могла бы таиться в нем, его могут умертвить за ненадобностью, могут отдать в чужую семью. Неужели такой судьбы он заслуживает?
Ведьмачка встала, поднялась над кроватью, с ненавистью посмотрев на свой шелковый домашний пеньюар. Трисс права, пора ей самой сделать выбор, пора ей самой разобраться с заточением и уйти, чтобы найти свое истинное Предназначение. Седовласого ведьмака с такой теплой улыбкой, что льды вокруг нее медленно тают.
Сверток, оставленный Трисс на прикроватной тумбе, Ласточка стянула к себе на кровать. В нем шуршала ткань, стеклянными боками бились друг о друга колбы, что-то булькало внутри них, пенилось, пузырилось. Должно быть, она давно собирала для нее вещи, чтобы отправить в большой мир сразу же, как встретит в этих стенах…
========== 26. Ее последняя остановка ==========
На улице шел дождь, капли его мелко барабанили по крыше, через незатворенное окно проникали в остывающее помещение. Когда под подоконником начала собираться мутная лужа, из-за прилавка выбежала дородная седовласая женщина, наскоро размахивая тряпкой. В корчме пахло чесноком и хлебом, сушеной мятой и жареным корнем лопуха. Суп с копченой свининой и маринованным чесноком оказался вкусным, чай, поданный к нему – нет. Местные жители заваривали только ромашку и смородину, получалось и горько, и кисло.