И вот настали святки. С шумом, гамом, криком и свистом в окопах появились ряженые: тут был и седой старик с мочалом вместо бороды, с батогом в руках, и цыган с кнутом, и цыганка с ребёнком-чучелом, нищие, медведи, скоморохи, и кого там только не было. Храпоидола переодели в Мамая Поганого, а Матвея – в Кощея Бессмертного. Вся эта толпа оживлённо шумела, гудела, свистела, плясала и смеялась. Римма тоже приняла участие в общем веселии. Она переоделась в Кикимору, украсив свою голову париком из мочалки и обвешав себя со всех сторон узкими и длинными тряпочными лоскутами. А Степан замаскировался при помощи шарфов, полотенец и всяких подручных материалов русской боярышней. Он так похудел в плену и во время побега, что от его богатырской фигуры осталось одно воспоминание. Зато боярышня вышла из него такая прехорошенькая, что Кикимора - Римма даже посадила его к себе на колени, к восторгу всей толпы. Один из солдат был наряжен сапожником, он сел на самодельную скамью и сделал вид, что шьёт сапоги. Другой солдат подтолкнул к нему «боярышню». Сапожник взял её за ногу, как будто хотел снять мерку, и поднимал её всё выше и выше, пока «боярышня» под общий хохот не начала грязно ругаться и не вырвалась из рук.
После этого начались пляски под гармошку и балалайку, частушки, хороводы, балаганы, спектакли, состязания, фокусы. Смеху и веселья было очень много. И вся эта музыка, шум и гам прерывались раскатами вражеской артиллерийской пальбы, на которую никто не обращал никакого внимания. Праздник закончился уже лунной, морозной ночью, чаем в землянках. Римма обнимала Степана, как родного.
Семнадцатого января 1915 года в начале десятого часа утра немцы, и так периодически обстреливавшие русские позиции в этом секторе, начали массированную артиллерийскую подготовку. Это была прелюдия наступления. «Началось», – пронеслось по окопам Юрьевского полка. И вскоре отдельные выстрелы уже не были слышны, всё слилось в один общий гул и рёв. От грохота совсем не было слышно человеческого голоса. Огненный вал катился по окопам, утюжил и кромсал линию обороны полка. Солдатам казалось, что они попали в преисподнюю. Небо и солнце исчезли за плотной пеленой чёрного дыма. Время, казалось, остановилось. Русская артиллерия изредка отвечала, но её жидкий ответ полностью заглушался громовым рёвом сотни немецких батарей. У некоторых солдат не выдерживали нервы, они прижимались спинами к промёрзшим стенкам окопа, молились и плакали, прося о чём-то своих товарищей. Но их слов нельзя было разобрать из-за адского грохота. Возможно, они просили не оставлять их тела у врагов, а отнести в тыл и похоронить по-христиански. Это производило жуткое впечатление и на самых стойких – каждому хотелось утешить несчастных, обезумевших от страха людей. Никто ни о чём не думал, но все понимали, что вместе с огненным валом разрывов на них надвигалась сама смерть. Солдаты, собравшись в кучу, близко прижавшись друг к другу, сидели возле офицеров и растерянно смотрели на них, как будто ожидая от них чудесного избавления. Но и офицеры были в том же беспомощном состоянии. Скрыться было некуда. Выстрелы раздавались чаще и чаще, разрывы были ближе и ближе. Все ждали только смерти как избавления. И она пришла.
Храпоидол лежал на спине, неловко подогнув под себя руку, как будто пытался спрятать в кулаке за спиной кусок сахару, да так и уснул. Матвей Веретено сидел на дне окопа с перекошенным от ужаса лицом. Половины черепа у него не было. «Сапожник» лежал неподалёку, изрешечённый мелкими осколками. Гриньке-забавнику повезло меньше: он пока оставался жив. Из того места, где у него была когда-то кисть правой руки, пульсирующими чёрными волнами хлестала кровь, он стонал в забытьи.
Только в восьмом часу вечера немецкие орудия замолчали. Немецкая артиллерия сделала своё дело – сравняла с землёй многие окопы и блиндажи, другие сильно повредила. Приближалась очередь немецкой пехоты.
Восемнадцатого января, в темноте морозного утра, в семь часов и тридцать минут немецкая артиллерия вновь открыла ураганный огонь по позициям Юрьевского и соседних с ним полков. После двухчасовой сокрушительной артиллерийской подготовки, когда уже за чёрным бором разгорался кроваво-красный строгий восход, немцы поднялись из окопов и густыми цепями пошли в атаку. В своих чёрных шинелях они были похожи на демонов. Их было много, целые полчища приближались с угрожающей быстротой к русским окопам. Вскоре от их чёрных шинелей не стало видно голубого снега, всё вокруг стало чёрным. Острие немецкой атаки было направлено в стык между Юрьевским и Лифляндским полками.