Не успели наши вернуться в свои окопы, как неприятельская артиллерия вновь открыла огонь из тяжёлых орудий по позициям Юрьевского полка, разметая по ветру брёвна блиндажей, круша и ломая траншеи и брустверы. Русские окопы от артиллерийских ударов стали так мелки, что в них трудно было укрыться теперь даже по пояс. На ледяной, промёрзшей от январских морозов земле лежали вперемешку убитые и раненые, мёртвые и живые. Все, у кого остались силы, перевязывали друг другу раны.
Немцы, однако, успокаиваться не собирались. Поняв, что они не в силах одолеть Юрьевский и Лифляндский полки, они продолжили утюжить их огнём артиллерии, а массированную атаку повели на их соседей слева – Олонецкий полк, защищавший деревню Воля Шидловская. Здесь немцам повезло больше. Уже в вечерних сумерках прорвав оборону Олонецкого полка, они стали заходить во фланг и тыл Юрьевского полка, двигаясь вдоль разбитых снарядами окопов. Командир юрьевцев понял, что им грозит, и отдал приказ готовиться к круговой обороне. Когда немцы попытались напасть на юрьевцев с тыла, против них застучал пулемёт. Открыли огонь стрелки. В сгущающейся тьме, уже еле различимые, падали скошенные очередями цепи нападавших. Но немцы, перешагивая через трупы своих товарищей, продолжили упорно выдвигаться вперёд, стреляя на ходу. Стало понятно, что если сейчас пулемётчики и стрелки Юрьевского полка не сдержат германцев, то полк будет окружён и уничтожен.
Степан был ранен пулей в левое плечо навылет уже в первые минуты боя. Он наскоро перевязал себе рану тряпкой, остановил кровь и тут же забыл о ней. В его руках была трёхлинейка[67], накануне заботливо смазанная и почищенная, и она била без промаха. Да и как тут промахнуться, когда на тебя надвигается почти сплошная стена из чёрных шинелей. Маленький шрапнельный осколок вскоре оцарапала ему шею, и на эту рану он тоже обратил внимания не больше, чем на укус пчелы. Весь день напролёт он отбивал атаки пулей и штыком вместе со всеми. Дважды чуть не был заколот в рукопашной. Широкий, как нож, штык германца задел за его кожаный ремень и разорвал его, но тут же сам германец обмяк и свалился наземь, как мешок, потому что был пронизан двумя русскими штыками сразу. В другой раз Степана самого свалили с ног, и какой-то высокий усатый немец уже занёс над ним штык, когда на Степана сверху брызнула кровь этого немца: ему кто-то из наших бойцов разбил череп прикладом.
Но самое тяжёлое ожидало его впереди. В вечерних сумерках, когда немцы навалились всей мощью своей пехоты на Олонецкий полк, предоставив артиллерии добивать юрьевцев, Степан явственно услышал приближающееся журчание. В мозгу Степана мелькнула мысль простая и жуткая: этот снаряд предназначен ему. Он закрыл глаза. Приближавшийся звук разом оборвался. Что-то в воздухе мягко колыхнулось, после чего воздушная волна, тяжёлая как бревно, больно ударила его по телу, особенно по голове. С непреодолимой силой Степана прижало к земле, швырнуло сначала в одну, потом в другую сторону. Несказанная тяжесть навалилась на его грудь, воздух показался твёрже чугуна. Нельзя было вздохнуть. Поплыли куда-то волны, на них поплавком заколыхалось тело, сделавшееся невесомым. В Степановой голове ярко вспыхнули образы, но они завертелись так быстро, что их нельзя было как следует разглядеть. Потом всё сплющилось и превратилось в широкий, ослепительно яркий луч света; сужаясь, он полетел куда–то с невероятной скоростью и закончился ярко сверкнувшей точкой. Загудели колокола, и всё погрузилось во мрак.
Когда Степан с усилием разодрал глаза, он увидел перед собой только неподвижное, размытое серое пятно. Вокруг царила полная, звенящая тишина. «Кажется, я умер», – подумал он тупо, будто не про себя, и всё-таки попробовал пошевелить пальцами правой руки. Пальцы слабо задвигались, но от этого еле заметного усилия по всему телу неприятным ознобом пробежали мурашки. Он поморщился. Собственно говоря, поморщиться ему удалось только наполовину, потому что правая половина лица была как чужая. Во рту ощущался неприятный металлический привкус. Голова была слабая, больная и совсем пустая. В ушах звенело.