Официант в длинном белоснежном фартуке принёс им меню.
– Сегодня мы богачи, – грустно произнесла Римма. – Я получила и прогонные, и суточные. Можем потратиться. Я закажу себе стерлядь, припущенную в шампанском. А ты что возьмёшь?
– Я не знаю. Я впервые в ресторане. От такой роскоши мне не по себе.
– Может быть, трюфели?
– Я никогда не ел трюфели. И даже не знаю, что это.
– Я ела всего один раз в жизни. В день окончания гимназии. А сегодня попробую во второй раз.
Слух посетителей ресторана услаждала музыка. Какой-то плешивый старик во фраке играл на пианино, довольно фальшиво, и курчавый черноволосый юноша так же фальшиво и громко пиликал на скрипке.
– Сколько им нужно заплатить, чтобы они не играли? – поинтересовалась Римма у официанта.
Он не понял.
– Сударыня, музыка входит в стоимость наших блюд, она уже оплачена. Но если вас не устраивает репертуар, вы можете ангажировать любую мелодию на ваш вкус, только скажите мне.
– Пусть сыграют «Марш сибирских стрелков»[68].
– Что-что, сударыня? Какой марш?
– «От тайги, тайги дремучей, от Амура, от реки, молчаливой, грозной тучей шли на бой сибиряки…»
– Боюсь, такого наши музыканты не знают.
– Тогда «Прощание славянки». Этот марш знают все.
– В нашем заведении вообще обычно не исполняют военные марши. Но вы можете заказать марш Мендельсона.
– Хорошая мысль, но пока преждевременная, – вздохнула Римма.
Степан посмотрел на Римму и вздрогнул. «Она рождена не для мирной жизни», – обожгла его холодом неприятная мысль.
– Отправляйся домой, моя хорошая. И прошу тебя, живи с родителями и никуда не выезжай, пока не кончится война.
– Стёпушка, я боюсь за тебя.
– Ты на фронте ничего не боялась, не бойся и здесь. Всё будет хорошо. Я буду за тебя молиться, моя хорошая!
– Я сама отвезу тебя в госпиталь, можно?
– Я согласен.
Они поехали на извозчике в Елецкий монастырь на правом, высоком берегу реки Десна. На территории монастыря находился тыловой госпиталь. Монахини ухаживали за ранеными, а выздоравливающие солдаты кололи дрова и носили воду, работали на мельнице и в пекарне.
Когда пришло время расставания, Римме стало совсем тяжко: она вцепилась в гимнастёрку Степана и никак не хотела его отпускать. Степан обнимал и успокаивал её, но ничего не помогало. Со слезами и с причитаниями, совсем обессилев, она отпустила его и долго смотрела вслед, в ту дверь амбулаторного корпуса, куда он ушёл.
На обратном пути, уже подходя к монастырским воротам с затуманнеными от слёз глазами, она столкнулась лицом к лицу с монахиней. Это была Варвара. Но как же она изменилась! Куда девались самоуверенный взгляд, обворожительная улыбка? Варвара осунулась и подурнела, как огарок свечи.
– Варя, это ты?! Как же ты изменилась! – вырвалось у Риммы. – И откуда ты, как ты сюда попала?
– Да вот попала, – усмехнулась Варвара, с некоторой завистью смотря на Римму. – Какая неожиданная встреча… Я вижу, ты стала солдатом, как и мечтала?
Она кивнула на георгиевскую медаль на груди Риммы.
Римма отмахнулась:
– А ты стала монахиней, как мечтала твоя мама?
– Да. У некоторых мечты сбываются. А у некоторых – нет…
– Пойдём в город, поболтаем?
– Я не могу, голубушка. Хотела бы, да грехи не пускают. Видишь того красивого молодца у ворот? Он меня не выпустит отсюда.
Жандармский поручик в белых перчатках, на которого намекала Варвара, сам подошёл к женщинам и очень вежливо, но настойчиво предложил Римме прогуляться за пределами монастыря, а инокинь не беспокоить и вообще близко к ним не подходить. Конечно, он имел при этом в виду только одну определённую инокиню. Варвара многозначительно показала на него глазами и пожала плечами. Делать было нечего. Римма крепко поцеловала Варю, несмотря на протесты жандармского офицера, и поехала на вокзал.
Вокзал в Ставрополе Кавказском удивил её.
«Какой же он маленький, как я раньше не замечала этого», – подумала Римма. Дома в городе тоже показались ей маленькими и какими–то убогими.
«То ли я выросла, то ли они все вросли в землю, пока меня не было. Неужели я так долго отсутствовала?»