Помолчав немного, Катя перешла к самому главному:
– Я добилась разрешения открыть училище у нас в уезде и теперь сама хочу заняться просвещением. Но я боюсь запустить своё собственное хозяйство – на всё не хватает рук.
Римма с беспокойством и надеждой слушала подругу.
– На моего приказчика я не могла положиться, – продолжала Катя. – Он приворовывал. Вчера я его уволила. Про моего мужа и говорить нечего. И вот мне пришло в голову, что ты могла бы взять управление в свои руки. Я доверяю тебе, как самой себе, и ты достаточно образованная и сметливая, чтобы разобраться в делах. Я буду помогать советом, где нужно. А чтобы не показаться неблагодарной, я готова выдать необходимую тебе сумму денег авансом, уже сейчас. Надеюсь, ты примешь моё предложение?
Римма с радостью согласилась, почти не раздумывая. Трудности не пугали её, но радость от приближения к цели вдохновляла и будоражила кровь. Она теперь знала, что совсем скоро её земская школа будет построена.
В один из воскресных дней, после заутрени в Свято-Преображенском соборе, которую отстояла вся семья, в хлебосольный дом Николая Николаевича и Софьи Михайловны пожаловал гость. Это был пожилой генерал из Варшавы, старый дядин приятель по войне с турками.
– Прошу любить и жаловать, моя любимая племянница Римма Михайловна, – Николай Николаевич галантно представил родственницу своему приятелю. Он вообще всегда держался с дамами очень галантно и дружелюбно, делая иногда исключение для собственной жены.
– Брусилов Алексей Алексеевич[3], – отрекомендовался генерал. Он был невысок, очень строен и по-юношески быстр в движениях, несмотря на свои шестьдесят лет. Его молодили и длинные тонкие усы, лихо закрученные кверху острыми кончиками. Было заметно, что генерал придавал этому украшению своего лица особенное значение.
– Римма Михайловна в детстве мечтала стать солдатом, – сказал Николай Николаевич.
– Необычное желание для барышни, весьма, – Алексей Алексеевич лукаво прищурился, но голос его оставался серьёзен. – Позвольте спросить, сударыня, в каком роде войск вы желали служить в детстве? Вероятно, в кавалерии, как блистательная Надежда Дурова[4]?
– Вы угадали, Алексей Алексеевич. Но я давно передумала и теперь твёрдо решила учительствовать.
– Вы правильно сделали, Римма Михайловна, что передумали. Военная служба не для дам: приходится пить слишком много жжёнки и говорить слишком много неприятных слов подчинённым. Кроме того, она чрезвычайно сушит мозги. Я уж не говорю о творческом начале в человеке, служба его убивает, а оно заложено в самой женской натуре. Взять хотя бы женские наряды: с каким тонким умом и вкусом дамы подходят к выбору сочетаний цветов, материалов, фасонов. Мужчины никогда не догонят женщин в понимании гармонии и красоты, никогда.
– Однако военные мужчины одеваются так же красиво и ярко, – с улыбкой заметила Римма.
– И так же неравнодушны к блестящим побрякушкам, вроде орденов, – весело рассмеялся Алексей Алексеевич.
Римма вскоре поняла, что ей необходимо оставить друзей вдвоём, и под благовидным предлогом вышла из комнаты. Они за рюмочкой французского коньяка ещё долго вспоминали молодость и потешные истории про своих товарищей, с которыми когда-то служили.
Николай Николаевич взял в руки гитару, покрутил колки, и, желая сделать приятное старому кавалеристу, пропел из Дениса Давыдова:
Где друзья минувших лет,
Где гусары коренные?
Председатели бесед,
Собутыльники седые?
– Не могу там, Коля, больше, – заявил вдруг хозяину Брусилов. Он перешёл, наконец, к той теме, ради которой приехал к другу. – Перевожусь из Варшавы[5] сюда, к вам. Мне дают корпус, приказ уже подписан. Похоже, я опять становлюсь твоим начальником.
– Ты был помощником командующего войсками Варшавского военного округа, – покачал головой Данишевский. – Зачем же уходить, да с таким понижением?
– Там я не могу быть полезен отечеству. Это гнилой округ, и я не могу больше выносить тамошнее безделье. Чувствую себя актёром дешёвой оперетки. А между тем близится война, Коля! – отвечал Брусилов. – Немецкому народу уже давно внушается, что Германия должна завоевать себе место под солнцем, иначе она зачахнет и пропадёт, а великий германский народ, как «избранный Богом», должен обратить низшую расу, то есть нас, славян, в удобрение для развития и величия высшей, германской расы.