Русский мужик, уходя на войну, прощается. И он, и все его родные уверены, что раз война – значит, смерть. Для того и война, чтобы людей убивали, оттого столько стона и рыданий в деревнях.
На одном из дворов провожали Мирона, бородатого мужика примерно сорока лет, с большой семьёй. Женщины надрывно выли жуткими голосами, качались и падали, пьяные от слёз. Когда все слова уже были сказаны и все слёзы пролиты, когда оставалось только занести ногу на колесо и прыгнуть в телегу, Мирон обошел её сзади, встал посреди улицы и усердно, обдуманно отвесил четыре земных поклона на все четыре стороны. Потом встряхнул волосами, оглядел светлое, яркое, летнее небо и сказал:
— Прощай, белый свет!
И, махнув рукой, полез в телегу.
Его соседа Кирилла с белым билетом не призывали, но он оставил жену и детей и пошёл на войну добровольцем. Пошёл не из-за сербов и не из любви к государю императору. У него была тайная мысль: он хотел выручить свою лошадь, которую у него увели со двора для нужд кавалерии. Лошадь в глазах Кирилла была не скотиной, а кормилицей, высшей ценностью жизни. Кирилл искренне думал, что если он явится на призывной пункт сам, то лошадь вернут, но хитрый замысел не удался: и лошадь не вернули, и самого забрали. Войну не обманешь.
Всего в деревне Гоголино было полсотни домов и две улицы: одна верхняя, другая нижняя. Деревню с севера и запада полукругом обступали болота, с востока и юга её лениво обнимала речка Мста. Нижняя улица часто подтапливалась весной во время паводков и осенью после проливных дождей, а когда вода уходила, она становилась совсем непроезжей от грязи. Летом же она страдала гораздо больше от слепней и комаров, потому что была ближе к болоту, а также потому, что не продувалась ветрами, в отличие от верхней. Может быть, поэтому скотные дворы, огороды и дома на нижней улице испокон веку были беднее и меньше, чем на верхней. А может, на верхней просто жили более работящие мужики и бабы.
Степан Яковлев жил на верхней улице. Это был высокий крестьянин тридцати трех лет, с открытым, округлым лицом и добрыми глазами. Всё в его облике вроде было самое обыкновенное, но деревенские девушки почему-то заглядывались на него. Его семья состояла из жены Натальи, красавицы, уроженки соседнего села Холщебинка, и трёхмесячной дочери Зиночки. До этого ребёнка у них был ещё мальчик Тишка, но он помер в младенчестве. Дети в деревнях умирали так же легко, как и рождались, и это считалось обычным делом, но Степан, к удивлению соседей, сам чуть не умер от тоски. Целую неделю он пил горькую, чего никогда ранее с ним не случалось, но, к счастью, подошло время покоса, и дела заставили его взять себя в руки.
На одной улице со Степаном жили две его замужние сестры – Дуня и Лена, а также младший брат Егор, которого тоже провожали в армию. Их родителей к тому времени уже не было в живых.
Вокруг Егорова дома толпились люди. Тут были его сёстры, их мужья, дети, старики и старухи. Егор, молодой красивый парень с вьющимися светлыми волосами и голубыми глазами, в расшитой рубахе, подпоясанной ремнём, показался в дверях, но не успел сойти с крыльца, как стоявшая рядом молодая женщина, его жена, повисла на его шее и при этом так жалобно запричитала, как по покойнику, что, глядя на неё, другие женщины тоже заплакали. Наконец, одна девушка, проглотив комок в горле, затянула песню:
Не ясен сокол с тепла гнезда слетает,
То добрый молодец из дома поезжает;
Не отец, не мать рекрута провожает,
Провожала душа красна девица.
Её подхватили, подтянули, и песня потянулась к небу, пока не растворилась в душном июльском мареве. Егор медленно сошёл с крыльца и пошёл по улице, останавливаясь у каждых ворот и прощаясь за руку с соседями. Провожавшие тихонько двинулись за ним, к ним прибавлялись всё новые люди. Так ручейки соединяются и вливаются один в другой, превращаясь в полноводную реку.
Степан и Наталья сидели рядышком на скамье, за большим дубовым столом. Её голова лежала на его плече. Он старался быть в этот последний день особенно ласковым с женой, а она старалась ему во всём угодить. Оба чувствовали, что надвигается момент торжественный и грозный, оба боялись и ждали его. Степан много шутил, но между шуток не забывал давать хозяйские советы. Жена больше молчала и смотрела на мужа с обожанием, радостью, что он всё ещё с ней, не ушёл, и тщательно скрываемой тревогой. Потом она вдруг вспомнила что-то важное, пошарила в сундуке и извлекла из него крошечный образок Николая Чудотворца на верёвочке.