– Пгомеж твоих ушей? – усмехнулся рыжий веснушчатый солдат-пехотинец с наглыми глазами. Он смешно картавил, совсем не выговаривая букву «р».
– Не моих – лошадиных, пустобрех! – нахмурился казак. – Вишь, кожа висит на носу? Это мне пулей полохнуло.
– Думаешь, тебя к «Егогию» пгедставят за оцагапанный нос? – не унимался рыжий.
Казак только отмахнулся.
– Скажи, а ты тоже стрелял? И убил кого-нибудь? – спросил Степан. Он был озабочен какой-то мыслью.
– Не знаю. Почто зря гутарить? Может и убил. Как зараз вижу ту рожу, что в меня целила. Низенький такой, седенький, присел трошки и прямо в меня из ливорверта вот так сделал (казак показал, как именно стреляли в него из револьвера).
– И ведь тебя самого могли убить без покаяния. И за что люди друг друга убивают? – в такт своим мыслям вздохнул Степан.
– За то и убивают, что война,– сердито встрял рыжий.
– Понятно, что на войне убивают. А вообще из-за чего она началась? – спросил Осипов.
– Ты, мил человек, притворяешься дурнем или впрямь такой? – укоризненно спросил длинноносый солдат. – Полковой командир ясно сказал: какой-то там эрц–герц–перц убит. Вот. Ну и австрияки захотели обидеть сербов. У нас в полку каждая собака и то знает.
– А кто такие сербы? – прищурившись, допытывался Осипов.
– Сегбы – это ж такие люди, что уж если их кто захочет обидеть, тот пожалеет, – не растерялся рыжий.
– А они какой веры? нашей православной? – поинтересовался Осипов.
– Они этой самой… своей собственной, – отвечал рыжий, не моргнув глазом.
– Так за что война-то идёт? – не унимался Осипов.
– Да что ты заладил всё одно? – рассердился рыжий. – Госудагю импегатогу так захотелось. А мы его вегные габы, куда он – туда и мы.
– Нет, друг мой, ты не прав: рабство отменили. Мы все теперь вольные люди. – возразил Осипов. – Меня, к примеру, никто не гнал на войну, я сам пошёл. Не мог дома усидеть, потому что немец давно хотел подчинить себе другие народы, а теперь вот и на Россию полез. Надо шельму наказать, как думаете?
– Надо, надо сократить безобразника, – раздались одобрительные голоса.
– Ты вон какой большущий, тебя немец сгазу спужается, – пошутил рыжий. – Тебе и винтовку можно не выдавать. Такие стгашилища, как ты, идут в бой без огужия.
Все рассмеялись, а Осипов смущённо заулыбался, рассматривая свои огромные ладони, как бы говоря: «Боюсь ударить – убью ведь!»
– За землю идёт война, – веско сказал Степан. – У кого мало земли, тот хочет больше. У германцев, видать, не хватало. Но только мы своей землицы не отдадим, она нам самим нужна.
– А я так думаю, что нам не след много думать и рассуждать. Не нашего ума это дело. Вас, мужичьё, сюда зачем пригнали? Воевать? А коли так – воюйте сурьёзно, – строго сказал казак. – Это вам не драка на престольный праздник.
– А вот я хочу знать, за что мою душу на небо отправят, – возразил маленький худой солдатик.
– Незачем тебе это знать! – отрезал казак. – Твоё дело телячье. Нехай отцы-командиры разбирают.
– Чего тут знать? Весь мир поднялся против немца и пошёл, и мы вместе с ним, – сказал Степан. – Нельзя от мира отделяться.
– А на мигу и смегть кгасна, – отозвался рыжий. – Никак ужин кончился? Гасходимся, гебята, пога вздгемнуть.
Офицеры расположились на ночлег поблизости, в богатой усадьбе – там денщики жарили им гуся на большой сковороде.
Солдаты тоже начали расходиться. Степан отправился спать в скирду; он сделал в ней берложку и продремал там до самого утра. В соломе было много мышей: они забирались под шинель, бегали по лицу, а одна даже залезла в карман.
Наутро Степана разбудил незнакомый унтер-офицер и передал приказ немедленно явиться к командиру батальона. Они вдвоём прошли в усадьбу напротив. Она совсем не пострадала от войны. В просторной светлой столовой с кремовыми шторами сидели офицеры за большим столом с белой скатертью, денщики подавали кофе. Среди офицеров Степан узнал своего батальонного командира, полковника Домбровского. Это был добродушный пожилой офицер, с брюшком, маленькими толстыми пальцами и профессорской бородкой. Своей внешностью он заслужил себе прозвище «Николая Угодника».