Какая–то сила оторвала Степана от земли. Не помня себя, он вскочил на ноги, наступил на что–то мягкое и побежал вперёд за всеми, выставив вперёд штык и надрывно крича «а–а–а–а–а». В этот момент память отказалась ему подчиняться.
Он не помнил, как казаки прогнали немцев. Он не помнил, стрелял ли он сам и колол ли штыком. Он отчётливо запомнил только катящуюся по земле линзу из разбитых очков. В тот день он не мог есть, его тошнило. И на свои руки он не мог смотреть, ему всё казалось, что они перепачканы. Он поймал себя на мысли, что прячет их за спиной, чтобы не попадались на глаза. Но на другой день всё прошло.
Степан продолжал поиски Хана Нахичеванского, присоединяясь то к одному подразделению, то к другому, пересаживаясь то с мохнатых казачьих лошадёнок непонятной масти на серых гусарских, то с серых гусарских – на гнедых уланских. Всюду царила неразбериха. Командиры часто не знали, где находятся их собственные подчинённые, не говоря уже о каком-то там Хане. В каждом штабе, попадавшемся на пути Степана, его посылали в разные стороны: кто на север, кто на юг, а кто вообще утверждал, что Хан Нахичеванский во главе эскадрона уже скачет к Берлину и чуть не захватил в плен германского императора.
Смертельный ужас первого боя прошёл, а следом за ним появилось весёлое волнение и азартное ожидание чего-то очень хорошего, праздничного. Оказалось, что даже к самому страшному легко привыкнуть. Война разбудила в степенных, взрослых мужиках озорных парней, которые идут стенка на стенку, дабы испытать свою силушку. Происходящее казалось игрой, и Степан поддался этому чувству. Задорная улыбка не сходила теперь с его лица.
Ночью в окно халупы, где он спал с товарищами, резко постучали, и кто-то грубым командирским голосом прокричал:
– Эскадрон, седлать по тревоге!
В тёмной халупе всё пришло в движение: из разных углов раздались кашель, скрип сапогов, звон пристёгиваемых сабель. Кто-то, слезая с печки, наступил на товарища, а тот сердито ругнулся:
– Мать твою впополам с бабушкой…
Степан не стал ждать особого приглашения и первым вышел во двор. Низко над землёй, чуть не задевая ветви деревьев, проносились рваные клочья облаков. Их освещала луна, полная и яркая, как газовый фонарь. Степану заранее радовался предстоящей заварушке. Он прислушался: ни ружейной перестрелки, ни стука пулемёта нигде не было слышно. Пробегавший мимо знакомый вахмистр на ходу бросил:
– Немцев только что выбили из Шталупеннена. Они отступают по шоссе, будем преследовать.
Когда гусары подтянули подпруги[19], вскочили на лошадей и собрались было пуститься рысью по шоссе, тот же вахмистр бежал уже обратно:
– Отставить, спешиться!
Гусары спешились и закурили цигарки. Так они прождали ещё час, в неподвижности и скрытом волнении. Все делали вид, что ничего особенного не происходит, но Степану передалось общее чувство тревоги. Чтобы унять его, руки непроизвольно совершали мелкие, бесполезные движения: приглаживали волосы, поправляли ремни и гимнастёрку. Кто-то сзади начал потихоньку травить анекдоты. Раздались сдержанные смешки.
Никто не мог понять, что случилось. Делались самые разные предположения, но потом кто-то сказал, что отстали соседние полки, и это было похоже на правду. Когда отстающие прибыли, тот же вахмистр, на этот раз верхом, проскакал вдоль строя и приказал идти рысью. Но стоило гусарам пройти рысью пять вёрст, как они опять по команде остановились. Начала бить наша артиллерия, но вскоре она умолкла, а приказа идти вперёд всё не поступало. Все нервно курили и ждали. Больше всего гусары переживали из-за того, что «их» немцев может захватить какое-нибудь другое подразделение.
– Вот аспиды, оставят нас без медалей! – ворчал кто–то рядом со Степаном. – Всех начальников надо перевешать.
Наконец, на шоссе показались колонны, шедшие с линии огня в тыл. Это были большие группы пленных под конвоем. Пленные шли молча и смотрели исключительно себе под ноги. Степану стало немного обидно оттого, что он не имел к пленению этих немцев никакого отношения. Наконец, была дана команда выдвигаться вперёд по шоссе, но только все сели на коней, как тут же офицер приказал опять спешиться и ждать. На этот раз ругательства в адрес начальства стали более злыми.