К трём часам ночи Степан расслабился и погрузился в апатию. Ему стало уже безразлично, пойти ли тотчас в штыковую атаку или лечь спать. Его мысли плыли сами собой, бессвязно и лениво – то он вдруг вспоминал, как в детстве ловил раков на речке, то думал о том, как было бы хорошо построить в России вот такие же ровные и твёрдые дороги, которые не боятся осенней распутицы.
Наконец, командир разрешил устроить бивак в соседней деревне. Гусары осторожно въезжали по брусчатке на главную улицу, опасаясь засады. Вдруг навстречу им выпрыгнула из темноты какая-то тень. Неизвестный сразу закричал, что он русский, и тем спас себя от удара саблей. Ему отвели в сторонку и дали хлебнуть мадеры.
– Ты какой части, служивый?
– Я рядовой Олонецкого полка. Братцы, не поверите: там такое было…
Немного успокоившись, он рассказал о своих похождениях. Оказалось, что всего в версте от деревни расположена помещичья усадьба. Квартирьеры передового полка (он был одним из них) уже въехали в неё и завели разговоры с управляющим об овсе и сараях для ночлега, когда грянул залп. Немцы стреляли из тёмных окон помещичьего дома, выскакивали из него, снова стреляли на ходу, бежали к лошадям. Наши метнулись к воротам, через которые только что вошли, но они уже оказались закрыты. Тогда они бросились врассыпную. Солдат-квартирьер полез через каменную стену в человеческий рост, усыпанную сверху битым стеклом. Когда он уже почти влез на неё, кто-то снизу схватил его за ногу. Свободной ногой, обутой в тяжёлый сапог со шпорой, он ударил врага прямо в лицо, тот отвалился. Соскочив на другую сторону, солдат, ободранный осколками стекла, в крови и синяках, побежал прямо и оказался в самом центре неприятельского лагеря. Мимо него проезжала кавалерия, пехота устраивалась на ночь. В темноте никто его не замечал. Он шёл вперёд, как пьяный, и осознал своё незавидное положение только тогда, когда вплотную подошёл к костру, вокруг которого сидело человек двадцать немцев. Один из них обратился к нему с каким-то вопросом, но он отвернулся и пошёл в обратном направлении, пока также случайно не наткнулся на своих.
Гусарский вахмистр, выслушав этот рассказ, решил, что его гусарам представился случай показать себя. Но когда горячие головы предложили ему немедленно идти на приступ помещичьей усадьбы, он рассудительно сказал:
– В темноте один дьявол знает, где немцы. Нет, утро вечера мудренее. На ночлег остановимся в деревне. Приказываю оставить усиленное боевое охранение.
В предрассветных сумерках всех разбудили фельдфебели и построили на улице. Вахмистр приказал:
– Выдвигаемся на штурм усадьбы пешим строем, двумя колоннами. Прошу всех соблюдать полную тишину!
В кустах барбариса на подступах к усадьбе случайно обнаружилось тело одного из квартирьеров, заколотого штыком. Гусары осторожно, один за другим перелезли через стену, ободрали себе брюки о битое стекло и короткими перебежками приблизились к тёмному дому. По огоньку папиросы они ещё издали заметили часового. Один из гусаров неслышно подкрался к нему сзади и ударил прикладом по затылку, но немец успел громко вскрикнуть. Кто-то из его товарищей на крик высунулся из окна первого этажа, но было поздно: гусары с криками «ура» открыли по окнам беглый огонь, а затем, вставая друг другу на плечи, быстро полезли внутрь дома.
Сопротивление немцев было слабым и неорганизованным, и бой продолжался недолго. Одна часть врагов во главе с офицером сдалась почти сразу, другая – пыталась бежать или прятаться в кустах барбариса. Их ловили за шиворот, обезоруживали и вели к командиру. Степан не штурмовал дом, он пошёл проверить конюшню и оттуда приволок спрятавшегося в овёс, насмерть перепуганного управляющего. Этой находкой он очень обрадовал вахмистра. Тот сначала хотел расстрелять пленника в отместку за убитого квартирьера, но потом передумал и велел всыпать ему плетей и отпустить на все четыре стороны.
Высокий гусар, конвоировавший человек десять робко озиравшихся пленных, подошёл к Степану и попросил его: