Дамы в ярости схватили Елену Николаевну за одежду, бесцеремонно вытащили её вместе с Риммой из купе, сами же ворвались в него и заполнили до отказа. Тогда ярость их обратилась друг против друга, и между ними началась свалка. Стараясь удержаться в коридоре, чтобы её не смяли, Елена Николаевна издевательски кричала:
— Как нет места? Сколько угодно! Пожалуйте, пожалуйте!
Им пришлось сойти на первом же полустанке, потому что ехать в переполненном коридоре, стоя, Елена Николаевна не могла. Они уселись рядом на скамеечке, на пустом перроне, освещённом одним тусклым фонарём, и принялись ждать следующего поезда. Ночь выдалась очень тёплая, чёрная и звёздная, какая бывает только в этих краях в самом начале лета. Они сидели молча и слушали стрекотание цикад. Римма утомилась и положила голову на плечо матери. К утру, садясь в первый же проходящий поезд, они уже окончательно помирились.
Несчастье смягчило сердце Елены Николаевны. Она больше не сердилась на дочь и только всхлипывала и бормотала что-то про мурластые хари. Римме стало её невыразимо жаль. Мать родилась и воспитывалась в семье генерала, с детства она привыкла к благородному, нежному обхождению и полному материальному достатку, но после замужества всё вокруг резко переменилось: жизнь заставила её жить скромно, во всём себе отказывать и ежеминутно усмирять свою гордость, что было, пожалуй, для неё самым трудным. Это усмирение вызывало в ней приступы желчи и вообще сделало её характер до крайности резким. Справедливости ради следует сказать, что Елена Николаевна была всецело сама виновата в своей судьбе: она вышла замуж без согласия отца, по любви, за человека ниже её по социальному положению.
Отец Риммы Михаил Павлович Иванцов дослужился к пятидесяти пяти годам лишь до титулярного советника, что соответствовало воинскому званию капитана, скромно просидев всю жизнь казначеем в Ставропольской духовной консистории. За долгие годы службы он не присвоил себе ни копейки чужих денег, хотя имел такую возможность. Сослуживцы его не любили – непонятен был им этот невысокий, молчаливый человек с усами и бородкой «под Николая II». Михаил Павлович работу свою нёс как тяжкий крест, и всё свободное время проводил в семье, а ещё писал стихи, играл на гитаре и неплохо пел баритоном «Утро туманное». Он был до крайности сентиментален, тонкокож, и выдавить слезу из его глаз ничего не стоило. Однажды мимо их дома в Ставрополе ковылял бродяга. Это был обыкновенный мужик с бесформенным носом, опухшими веками и всклокоченными волосами, каких много бродит по Руси. Михаил Павлович как раз отворял дверь, возвращаясь со службы, когда его увидал. Жалкий вид бродяги настолько растрогал его, что он позвал несчастного в дом, подарил ему пальто со своего плеча, дал много денег, напоил чаем с баранками и всё время спрашивал, что он ещё может сделать полезного для своего гостя. Бродяга был совершенно ошарашен таким приёмом. Собравшись с мыслями, он рыгнул и прохрипел: «Спаси тебя Бог, барин». Едва ли слабый рассудок его мог понять мотивы столь странного поступка. В тот день, пропивая подаренный рубль в трактире с другими бродягами, он назвал своего благодетеля чокнутым и даже заподозрил, что тот желал снять с души за его счёт какой-то страшный грех – убийство, и может быть даже кое-чего похуже. Но эта версия оказалась ошибочной: никакого греха на совести у Михаила Павловича не было. Просто это был очень доброй души человек, и только.
В другой раз Михаил Павлович прославился на весь город тем, что испортил охоту самому губернатору. Когда тот вскинул английскую двустволку 16-го калибра, намереваясь послать меткую пулю прямо в голову проплывавшему над ним журавлю (дело было осенью, и птицы с печальными криками летели клином на юг), титулярный советник издал дикий вопль, от которого все вздрогнули, и воскликнул: «Ваше сиятельство, это же журавли! В них нельзя стрелять!» Губернатор сначала вспылил и пообещал показать Михаилу Павловичу Сибирь, но потом успокоился, поскольку в тот день ему уже посчастливилось подстрелить двух кабанчиков. Излишне говорить, что такое поведение казначея духовной консистории не пошло на пользу его карьере, и он чуть было не лишился места.
Супруга давно привыкла к выходкам мужа. Она относилась к нему, как к неразумному дитяти, то есть воспитывала в строгости и наставляла на путь истинный – без особой, впрочем, надежды на то, что её поучения будут услышаны. Её любовь к мужу с годами ушла, а привычка воспитывать и наставлять осталась. Он терпел наставления и оставался таким же чудаком. Из четверых детей выжила одна Римма (остальные умерли от болезней в младенчестве), поэтому и ей приходилось регулярно выслушивать материнские поучения.