Однако Елена Николаевна рассудила иначе. Как обычно, не терпящим возражений тоном она заявила уже через день после их возвращения из Винницы:
– Риммочка, завтра ты отправляешься в Санкт–Петербург поступать в Женский медицинский институт. Билет на поезд я тебе уже купила. Иди собирать вещи.
– Почему так внезапно, мамочка?
– Потому что моя заветная мечта не сбылась, а значит, ты должна её исполнить вместо меня. Я надеюсь, что тебе повезёт больше.
– Мамочка, но война…
– Тем более нельзя медлить. Я уже всё решила. Твой чемодан ждёт тебя в твоей комнате.
– Я не хочу учиться на доктора. И вообще я не хочу больше учиться!
– Вот это новости! Чего же ты хочешь, позволь спросить?
– Я хочу … идти в сёстры милосердия!
Выпалив эту фразу, которая родилась в голове за секунду до того, как она была произнесена, Римма почувствовала большое облегчение. Это был именно тот единственно правильный ответ на вопрос, как принести пользу.
– Моя дочь пойдёт в госпиталь выносить ночные посудины. Браво! Мы докатились до такой низости, дальше падать некуда! Неужели я тебя для этого воспитывала, ночей не спала? Не разочаровывай меня, Римма.
– Мамочка, но ведь эта «низость» и есть твоя любимая медицина, разве нет?
– Нет и ещё сто раз нет! Люди от медицины – это уважаемые члены общества, аристократы, как волостной судья или земский начальник, а сестра милосердия – это низшее сословие, как кухарка. Ты только что мне призналась, что хочешь стать кухаркой. Неужели я вложила столько сил в твоё воспитание, чтобы ты опозорила меня на весь город?
– Но весь город именно так и поступает. Все мои гимназические подруги записались на курсы сестёр милосердия, и все теперь будут дружно выносить ночные горшки.
– Все?!
– Да, все! И Маша Алафузова, и Соня Мачканина, и Катя Руднева, и Машенька Берк, и даже Еленочка Мовилло. Дочь губернатора тоже теперь – кухарка, по-твоему?
– Что, Мовилло?! Это сплетни. Я никогда не поверю, что Еленочка Мовилло, эта нежная девочка, это цветок, будет копаться в мужском исподнем и выносить ночные горшки.
– Весь город только об этом и говорит.
– Мир сошёл с ума! Ну и пусть. По мне пусть весь Ставрополь подписывается выносить ночные горшки. Пусть сам губернатор с губернаторшей вдвоём выносят горшки и стирают мужские кальсоны. А я не позволю!
Римма в сердцах выскочила из дома, хлопнув дверью и, не мешкая, побежала записываться на курсы сестёр милосердия. В первый раз в жизни она позволила себе хлопнуть дверью. «Как глупо вышло», – думала она, ещё не зная, раскаиваться ли ей, просить ли прощения или стоять на своём. – «Нет, я не хочу в Питер. На сей раз будет так, как я сказала».
Елена Николаевна, узнав о свершившемся, изобразила на лице крайнее недовольство и даже не удержалась от того, чтобы не назвать своего мужа «кухаркиным отцом» и неудачником. Тем не менее, ей льстило то, что её Римма оказалась в одной компании с губернаторской дочерью. Это придавало ей весу в собственных глазах, об этом даже соседям можно было рассказать.
На курсы сестёр милосердия при полупустой городской лечебнице, открытой совсем недавно, действительно записались очень многие. Римма встретила среди курсисток своих знакомых и подруг по гимназии, были и соседки по улице. Руководил всеми женщинами молодой доктор Шаповалов. Будущие сёстры милосердия учились своему делу с радостным увлечением. Многих вдохновлял и сам доктор, строгий не по годам. Сначала он обучал девушек теории, для этой цели у него имелось даже несколько скелетов в ординаторской. Затем он перешёл к практическим занятиям. Ввиду отсутствия раненых, все манипуляции производились со старым беззубым больничным служителем Макаркой. Инвалид войны и георгиевский кавалер, Макарка уже давно обрюзг, опустился и утратил всякий намёк на молодцеватость, кроме того, он страдал запоями. Тем не менее, свои обязанности он выполнял исправно, когда был трезв. У Макарки была жена. Она служила кухаркой при больнице, а также брала чужое бельё в стирку, как и большинство небогатых мещанок.
– Девчонки, помогите мне! Вот здесь, за коленку его держите! – кричала бойкая Соня Мачканина. – Сиди, сиди, дядя Макар, не вставай! Нужно потуже затянуть. Да не брыкайся ты, сердечный!