Как-то Римма предложила написать под диктовку письмо его жене. Он радостно начал диктовать бесконечные поклоны, которые заполнили три четверти письма, – братьям, сёстрам, кумам, сватам и прочим близким и дальним родственникам. Римма остановила его:
– Дядя Ваня, довольно поклонов, вы бы побольше о себе рассказали!
Но дядя Ваня строго посмотрел на неё:
– Ты меня не торопи. Это моё последнее письмо, и я всех должен вспомнить и никого не обидеть.
Своему годовалому сыну, назвав его по имени и отчеству, он посылал низкий поклон до сырой земли. Затем следовали всякие хозяйственные советы жене, а в самом конце особый завет – беречь лошадь и не продавать её.
Постепенно дядя Ваня замыкался в себе, как-то уходил от всех, и лицо его становилось всё суровее. Свои мучительные перевязки два раза в день он переносил стоически и всегда трогательно благодарил Римму за работу и «трудное ваше дело». Но если врач шутил с ним, то он отмалчивался и потом шептал Римме глухим, еле слышным голосом:
– Скажи ему, что я приготовился. Он не понимает и спугнул меня.
Потом у него всё выше и выше поднималась температура. Он часто впадал в забытье и бредил о семье и о деревне, а когда приходил в себя, то только молчал и глядел восковыми глазами в потолок. Чувствовалось, что жизнь покидает тело. У всех вокруг уже не было желания ни разговаривать, ни шутить – все уважали эту сознательную смерть.
Когда Римма обнаружила его рано утром мёртвым, она накрыла его с головой простынёй, добежала до ординаторской и рыдала там без умолку минут десять, не обращая внимания ни на кого. Сердце её разрывалось от жалости к дяде Ване и ко всем русским солдатам. Это была первая смерть на её глазах.
После этого что-то изменилось в Римме. Она поняла, что нужнее там, откуда дядя Ваня привёз свою смертельную рану.
– Ваше высокоблагородие, – она вежливо постучалась в кабинет к подполковнику Алтынову, начальнику госпиталя. – Я могу поговорить с вами?
Подполковник Алтынов был приземистый, крепкий офицер с хитроватым лицом и шеей цвета красного кирпича. Он мало разбирался в медицине, но зато превосходно соображал в бухгалтерии.
– Слушаю вас, сестрица, – сказал он с той улыбкой, которой взрослые обычно улыбаются малым детям. – Вы хотите перенести ваше дежурство?
– Нет, ваше высокоблагородие. Я … я хотела бы работать ближе к фронту. Я чувствовала бы себя на фронте более нужной. А здесь и без меня могут обойтись. Могу ли я просить вас об этом?
– О чём же, милая моя? – Алтынов улыбнулся ещё шире. – Отправить вас на фронт я не могу. У нас каждый исполняет то, что ему велит начальство. Если бы мне дали волю, я бы сейчас же отбыл на Волгу раков ловить. Но я не могу, это не в моей власти. И с вами, сестрица, то же – вы служите не там, где хочется, а там, где вам начальство указало. Начальству виднее!
– Но я всё же полагаю, что …
– Оставьте этот героизм, сударыня, сделайте милость. Вся ваша война пройдёт здесь, в Замостье. И это очень хорошо для вас, здесь вы в полной безопасности. Выбросьте, пожалуйста, из вашей прекрасной головки всю романтическую чепуху. Времена амазонок давно прошли, девицам нечего делать на фронте, поверьте мне.
– Вы правы, ваше высокоблагородие. Конечно, моё место в Замостье, – сказала Римма.
«Ну уж нет», – подумала она про себя.
Римма давно знала, что на складе госпиталя имеется военная форма. Она оставалась от раненых и умерших солдат. Также она знала, что в кабинете Алтынова, в деревянном шкафчике, который даже на ночь не запирается, лежат солдатские документы. Оставалось только подобрать подходящий комплект. Два дня и две ночи она морально готовилась и даже попросила старшую сестру милосердия коротко постричь её, «от вшей», как она объяснила.
Лишившись своих кос, Римма окончательно решилась. Улучив момент, когда начальник госпиталя ушёл по делам, она вытащила из шкафчика документы на имя рядового Ивана Михайловича Иванова, недавно умершего от ран, а на складе облачилась в солдатские сапоги, брюки, гимнастёрку и фуражку, приблизительно подходящие по размеру. На левый рукав она нацепила повязку с красным крестом и двинулась в путь. Сапоги без портянок немилосердно натирали ноги, но Римме повезло: ей почти сразу удалось присоединиться к обозу 8-й армии генерала Брусилова, и большую часть пути она проделала на подводе. Никто из обозников ничего не заподозрил.