Один из католических священников осторожно спросил генерала:
– Ваше превосходительство, а звонить в колокола нам теперь можно?
Брусилов удивлённо вскинул брови:
– Да разве вам кто-то запрещает?
Священник вздохнул:
– У нас есть строгий запрет прежних властей. Они полагали, что при помощи колоколов можно подавать сигналы неприятелю.
Брусилов улыбнулся:
– Распоряжения австрийцев меня не касаются. Отныне вы можете звонить в колокола и молиться сколько вам угодно. И чем больше, тем лучше.
Священники тоже заулыбались в ответ и пообещали призвать свою паству к спокойствию и послушанию. А вагоновожатый из трамвайного депо думал про себя: «А нас пугали, что москали одноглазые и с хвостами».
Как раз во время этой беседы рядовой Иван Иванов вошёл в особняк напротив Дворца наместника, временно отведённый под госпиталь. Вошёл не налегке: помимо вещмешка за плечами пришлось тащить носилки с тяжелоранеными. Раненых было огромное количество – это были жертвы крупного сражения на реке Гнилая Липа. Среди них были и русские, и австрийские солдаты – медицинская помощь оказывалась всем без разбора. Вид некоторых из них был ужасен. Один лежал на носилках и всё время рукой что-то пытался схватить в воздухе. Другой, с чудовищно обезображенным лицом и перекошенным вверх ртом пытался что-то произнести, но не мог, и от отчаяния и боли только страшно рычал, как зверь. Третий, с намокшей повязкой на животе, протяжно стонал и ворочался.
– Стыдно, барышня, – сказал рядовому Иванову корпусной врач Кравцов, пожилой генерал с безвольно опущенными вниз седыми усами. У него были худые, немного сутулые плечи и тонкие нервные пальцы. – Очень стыдно. Устроили маскарад, думали меня провести? А зачем вы вообще сюда приехали? Вам захотелось устроить себе экскурсию в действующую армию? Развлечься, так сказать, развеять скуку? Поймите, здесь вам не развесёлая оперетка, здесь – ад. На войне не место благородным барышням, если вы, конечно, не имеете цели подцепить какого-нибудь «витязя» из штабных и устроить свою жизнь с комфортом. Некоторые дамочки умудряются это делать. Ну-ну, не обижайтесь на меня. Поймите, здесь всё человеческое вытесняется из людей и остаётся только звериное. Поезжайте быстрее к папеньке с маменькой и не оставайтесь здесь ни одной лишней минуты!
– Ваше превосходительство, я уже работала в госпитале в Замостье, у доктора Цветаева. У меня есть опыт хирургической сестры. Не прогоняйте меня, пожалуйста! – чуть дрогнувшим голосом отвечала ему Римма. Она старалась не моргать, глядя в глаза Кравцову. «Лишь бы он не догадался, что я вру», – подумала она. Доктор Цветаев никогда не допускал её в операционную, это была привилегия самых опытных сестёр.
– Хирургической сестры? У Цветаева? – с сомнением переспросил Кравцов. – Зачем же уехали оттуда?
– Там был тыловой госпиталь! А я хочу на передовую. Если вы меня прогоните – всё равно доеду. Вы меня не остановите!
– Ещё одна экзальтированная истеричка на мою голову, – пробормотал Кравцов. – Ладно, пусть будет по-вашему. Отправляйтесь на сорок вёрст к югу, к Миколаеву[28], будете у меня работать в перевязочном отряде на передовой. Там сейчас идут жестокие бои, раненых много. Я напишу записку начальнику отряда. Я буду часто навещать вас. И только попробуйте при встрече мне пожаловаться, что у вас сломался ноготь...
Римма взяла записку, сдала солдатскую форму, одела опять фартук сестры милосердия и отправилась в путь. На улице она чуть не столкнулась с Алексеем Алексеевичем Брусиловым, выходившим как раз из Дворца наместника. Она не была уверена, что он её узнал, и тихонько шепнула слова приветствия, не рассчитывая на ответ. Брусилов, однако, сразу улыбнулся ей, прищурив свои умные, старые глаза.
Римма поехала к Миколаеву на подводе вместе с полковым священником и почтальоном. Священник неделю провёл в австрийском плену и только накануне был освобождён нашими солдатами. Теперь он возвращался обратно в свой полк. Он подробно рассказывал, как его били по лицу, как плевали в него и как сорвали наперсный крест, подозревая в том, что он переодетый казак. «Так же измывались и над всеми нашими офицерам», – уверял священник. – «Но хуже всего отношение к казакам, они у германцев и австрийцев считаются хуже грязных животных». Почтальон молча слушал и только повторял время от времени невпопад: «Грозна служба государева…»