Генерал Данишевский, командовавший бригадой, третьи сутки не спал и почти не слезал с седла. В его возрасте это давалось ему нелегко. Он ехал впереди бригады, во главе её самой боеспособной, ударной части – сводной кавалерийской дивизии, которой было предписано сделать набег на Венгерскую долину, произвести там панику и быстро вернуться в горы. Этот хитрый манёвр должен был обмануть противника, заставить его думать, что цель русских войск – ворваться в Венгрию. На самом деле, таким образом командование только хотело отвлечь внимание врага от истинного направления удара на Краков.
Уже в сумерках кавалеристы вошли в богом забытую горную гуцульскую деревню, надеясь расположиться в ней на ночлег. Сразу же обнаружилось, что деревня не пустовала – накануне она была занята каким-то пехотным полком. Смертельно уставший Данишевский, не выбирая выражений, наорал на начальника пехотинцев, требуя немедленно освободить все избы для своих солдат. Лишь когда он услышал, что в деревне помимо пехоты находится летучий санитарный отряд Красного Креста, он сменил гнев на милость и ограничился тремя избами. Красный Крест был как нельзя более кстати – почти треть людей была обморожена, ещё треть находилась на грани. Да и сам генерал Данишевский был болен – его мучил тугой, надрывный кашель.
Кавалеристам пришлось готовиться к ночлегу под открытым небом. Повсюду сновали уже обосновавшиеся в деревне пехотинцы, тащившие хворост, сухие дрова, ломавшие плетни и заборы, с весёлыми ругательствами и прибаутками. Затрещали костры, их облепили со всех сторон продрогшие, мокрые от снега фигуры, усталые лица. Кто был посильнее пробивался ближе к огню, кто послабее – сидел подальше, довольствуясь слабым, тёплым ветерком. Солдаты, скучавшие по бане, раздевались до пояса, выуживали из волос и грязных гимнастёрок вшей, сушили портянки, кто-то штопал штаны толстой сапожной иглой, кто–то жарил на костре большие белые грибы, нанизанные на штык. Соседи облизывались, глядя на счастливого обладателя грибов – он их собрал в вещмешок ещё накануне, когда они шли через лес.
– Братцы, какой запах, держите меня трое! – взволнованно шептал белобрысый солдат, державший гармонь на коленях.
– Вот это царский ужин! Я бы их со сметанкой щас смолотил… – говорил другой, худой и черноволосый, жадно смотря на вертел.
– Подвинься, Яков, дай и мне нюхнуть! – давили на него сзади.
– Всем достанется, хлопцы, – спокойно и рассудительно говорил круглолицый солдат с грибами. – Никого не обижу!
– Да откуда они у тебя? – спрашивал черноволосый.
– Пошукайте под ногами, – степенно отвечал обладатель грибов. – Тут чего только нет, и брусниця, и чорниця. Прямо под снегом растёт ягодка. Не пропадём с голоду. Садись вечерять, братцы!
– Нечипоренко, дай и мне куснуть! – здоровенный солдат своими широкими ладонями чуть не вышиб у него из рук вертел.
Тот, кого назвали Нечипоренко, сердито посмотрел на здоровяка и сказал:
– У меня в селе был такой обычай – все хлопчики ели из одной миски, кусок мяса был один на всех, для запаху. А ежели какая невоспитанная скотина рукой попробует его вытащить и сожрать, тому ложкой по лбу давали. Вот и у меня так заведено.
В это время на соседнем костре в котле варили кашу. Вокруг него грелись солдаты и прапорщики, среди серых шинелей выделялся ярко-белым пятном фартук сестры милосердия. Она была в центре внимания, каждый хотел ей услужить, уступить место, накинуть на плечи шинель, поделиться последней коробкой консервов. Это была Римма. Она была обожаема и любима всеми.
– Какое странное чувство, – говорила Римма, смотря на огонь. – Мне кажется, что я когда-то раньше, может быть, в прошлой жизни – хотя я не верю в это, но мне чудится, что я здесь была раньше. Эта деревушка, эти чёрные горы и этот лес – мне всё здесь кажется таким знакомым и милым.
– У нас такая же деревня, только гор нет, – пробасил угрюмый немолодой солдат с залысиной.
– Такая, да не такая, – отвечал ему другой солдат по прозвищу Ботало, – У нас крыши не такие высокие – это раз. Потом скот у нас держат в хлеву, а у них под открытым небом – это два…