– Слишком много силы, я бы убавил, – заметил Заратустра. – Как бы этот избыток сил не вышел нам боком. Меня в университете учили, что все революции и прочие потрясения происходят с народами именно от избытка сил, а не от недостатка.
– Не в силе Бог, а в правде, – отозвался Ботало.
– А какая она, правда, из себя? – спросил угрюмый. – Кто её видел хоть раз?
На это вопрос у озябших и полуголодных солдат ответа не нашлось.
А в это самое время у соседнего костра стоял, потирая замёрзшие руки, генерал Данишевский, даже не догадываясь о близком присутствии племянницы.
– Крупа вся вышла, ваше превосходительство. Сегодня варим чечевицу. – доложил Данишевскому краснощёкий унтер–офицер, отвечавший за офицерскую кухню.
– Вари что хочешь, хоть от себя кусок мяса отрежь, но чтоб люди сыты были. А чем коней кормить будем? – обратился Николай Николаевич Данишевский к своим офицерам. – Не знаете, господа? Вот и я тоже. Впрочем, есть одна мысль. Мой приятель, Хитрово, он командует соседней казачьей дивизией. Поручик, поезжайте к нему, попросите фуража в долг, от моего имени. Скажите, Данишевский просил. Он мне не откажет!
Тут к генералу подбежал квартирмейстер и доложил, что изба для его отдыха готова. Данишевский в сопровождении офицеров пошёл к избе, надеясь наконец-то выспаться.
– Здравствуйте, добрые люди! – Данишевский вошёл, снял фуражку и, отыскав глазами икону, перекрестился. На него резко пахнуло углём, сыром и овчиной. – Примете нас на постой? Мы только на одну ночь к вам, а утром дальше пойдём.
– Слава Иисусу! Заходьте, панове, ласкаво просимо! – отвечал ему гуцул в белых портах, белой рубахе и мохнатой безрукавке, со старым морщинистым лицом и свисающими вниз усами. – Палагна, накрий на стіл панам офіцерам[35].
Старая хозяйка в такой же овечьей безрукавке, толстых чулках из овечьей шерсти и смешных туфлях с узкими мысами торопливо и испуганно выставила на стол парное молоко в деревянной посуде. Затем, поглядев на мужа, достала ещё большой круг сыра. Хозяин был не рад гостям, но спорить с офицером не мог. Тем более что за спиной Данишевского толпилось ещё несколько человек в заснеженных шинелях. Их усы и бороды были покрыты инеем. Они все потирали озябшие руки и сразу потянулись к печке.
– Хозяин, у тебя найдётся чем накормить наших лошадей? – спросил Данишевский, усталым движением отстёгивая кобуру и саблю.
– Немає сіна, нічого немає, пане офіцер, – торопливо отвечал гуцул, глядя в пол. – Своя маржінка голодує[36].
– Ты сам кто такой будешь? – спросил его Данишевский.
– Мікола – козар[37].
– Послушай, Микола, нам нужен проводник. Ты сможешь на рассвете провести нас самой короткой дорогой в Балигруд?
– Зможу, пане офіцер[38].
– Я дам тебе денег.
– Це мамалига та ряжанка, панове офицерi, угощайтесь[39]! – хозяйка поставила перед генералом еду и дунула несколько раз во все стороны, надув щёки, как будто сдувала пыль с невидимых предметов.
– Что она делает? – не понял Данишевский.
– Вона проганяэ душi предкiв[40], –пояснил хозяин.
– Вот дикари, – проворчал Данишевский, – а это что ещё за гадость?
– Ваше превосходительство, это местный напиток, наподобие кумыса, – отвечал один из офицеров.
– Вылейте это в сортир, поручик. А мне дайте водки.
Уставшие офицеры быстро поели и, разморённые теплом, не раздеваясь, легли кто где – на кроватях, у печки, на лавке, под лавкой, даже у дверей на половицах. Скоро весь дом наполнился хоровым храпом и сопением дюжины людей, от дыхания которых вскоре стало невыносимо душно и затуманились окна.
Данишевский снял шинель и тоже лёг на приготовленную хозяйкой кровать, но долго ворочался и никак не мог уснуть. За низенькими маленькими окошками мерцали отблески костров и слышались обрывки разговоров солдат. Иногда между словами прорывался то чей-то смех, то шкварканье ложек о дно котелка. Деревня и прилегающие к ней склоны были забиты людьми. Данишевский пытался уснуть. Временами его мучил кашель, и он думал, что не спит из-за кашля, но на самом деле его мучили и не давали покоя стариковские мысли. Сначала он думал о том, как ему с уставшими людьми и с измождённым конским составом выполнить задание командования. Мысль о том, что у каждого солдата осталось в среднем двенадцать патронов, вызвала у него прилив желчи. «Много ли навоюешь, когда твои люди голодны, раздеты, разуты и без боеприпасов?» – доказывал он воображаемому главнокомандующему. Потом его стало беспокоить, что на карте-трёхвёрстке, по которой они шли, не была обозначена эта гуцульская деревня. «Без проводника нам не выбраться отсюда», – думал он.