Однажды Римма после тяжёлой ночной смены была разбужена чьим-то душераздирающим, предсмертным визгом где-то совсем рядом с блиндажом. Спросонья она подумала, что кого-то тяжело ранили. Она инстинктивно, рывком вскочила и через секунду уже выбежала из блиндажа (спала она по-солдатски прямо в одежде). Она собиралась уже оказать раненому первую помощь, но никакого раненого нигде не было. Это два солдата из их полка резали большую свинью. Один сидел на ней верхом, другой ловко вспарывал брюхо ножом. Белый жир необъятной толщины вываливался на обе стороны. Визг стоял такой, что Римма невольно заткнула уши.
– Она ведь живая…Зачем же, зачем же так? – прошептала она и зажмурила глаза.
– Вы бы её, братцы, чем-нибудь оглушили, что ли. Зачем же её так кромсать? – осуждающе сказал кто-то рядом.
Римма приоткрыла глаза. Голос принадлежал незнакомому прапорщику с серебряной шашкой на боку.
– Нельзя, ваше благородие, не тот вкус будет, – отвечал солдат, сидевший верхом. Свинья, всё ещё живая, не переставая кричать, отчаянно рванулась и почти сбросила седока.
– Уж прикончите её скорей, – недовольно произнёс прапорщик и хмуро взглянул на Римму.
– Скорее тоже нехорошо, – возразил солдат с ножом. – Чрезмерная быстрота сало испортит.
– Ваше благородие, война, люди гибнут, а вы – свинью жалеете! – поддержал товарища сидевший верхом. – Мне доктор руку резал без хлороформа, осколок вынимал. А я – ничего, не кричал. Только стакан спирта выпил сперва. Вот бы вам, ваше благородие, этого не выдержать.
– Так ты – человек, понимаешь, за что тебя режут, хотя бы выругаться можешь или водки выпить, а она – тварь беспомощная, – выговаривал прапорщик.
– Нервы шалят у их благородия, – проворчал солдат с ножом.
Свинья рухнула, наконец, на бок, конвульсивно дёрнулась и захрипела предсмертным хрипом.
Римма давно не боялась крови, но почему-то у неё стало очень мерзко на душе. Она закрыла лицо руками и отвернулась.
Она почувствовала, как тёплая рука коснулась её плеча. «Пойдёмте отсюда, сударыня», – очень мягко сказал прапорщик и повёл её к блиндажу.
– И так всё отвратительно в этом мире, так невыносимо, а тут ещё эта свинья, – произнёс он виновато.
– Я не виню их, они есть хотят, – ответила Римма. Ей чем-то понравился прапорщик. У него были очень грустные и какие-то понимающие глаза.
– Вы ранены? – спросила она, заметив, что он прихрамывает. – Может, вам показаться нашему доктору?
– Это шрапнельный осколок в ноге, остался после атаки на немецкие траншеи, – небрежно бросил прапорщик. – Что такое маленький осколок по сравнению с душевной тоской?
– Зачем же тоска? – улыбнулась Римма. – Разве вы не знаете, что на войне лучший способ выжить – это сохранить бодрость духа?
Она уже поняла, что прапорщик решил ей понравиться.
– Сударыня, я не уважаю людей, способных плясать под грубую и пошлую музыку жизни. Они мне кажутся на уровне дикарей.
Римма опять улыбнулась и ответила ему:
– Если жизнь тебя обманет,
Не печалься, не сердись!
В день уныния смирись:
День веселья, верь, настанет.
Надеюсь, вы не причисляете Александра Сергеевича Пушкина к дикарям?
– Вовсе нет. Но лично мне ближе Евгений Боратынский, вот, послушайте:
Желанье счастия в меня вдохнули боги;
Я требовал его от неба и земли
И вслед за призраком, манящим издали,
Жизнь перешёл до полдороги.
Но прихотям судьбы я боле не служу:
Счастливый отдыхом, на счастие похожим,
Отныне с рубежа на поприще гляжу –
И скромно кланяюсь прохожим.
– Браво, – сказала Римма, – вы тоже поставили тяжёлую гирю классики на чашу весов. Но я вам отвечу словами нашего современника Гумилёва:
Влюбленные, пытайте рок, и вам
Блеснет сиянье розового рая.