Пересуды пошли быстро, особенно среди штабных офицеров, которым в перерыве между боями нечем было заняться, и любая сплетня была в радость. Известие о том, что премиленькая сестричка из перевязочного отряда «даёт себя пощупать», со скоростью молнии облетело всех (справедливости ради следует сказать – без малейшей вины Михаила) и достигло ушей начальника санитарного отдела армии отставного генерала Губера[48]. Последний все силы своего слабеющего старческого ума направлял не на исполнение служебных обязанностей, а на похотливое таскание за сёстрами милосердия.
Буквально на следующий день он лично явился в перевязочную, нескромными, заплывшими жиром глазками освидетельствовал симпатичную фигурку Риммы, взял её за локоток и заявил с места в карьер, почти не стесняясь раненых:
– Сестрица, я могу сделать вас моим делопроизводителем. Будете жить в отличной меблированной квартире, в тепле, в сытости, кушать омлет с почками, спать на перинах. И никакого запаха гноя вокруг. Работа у вас будет нетяжёлая, надо просто сопровождать меня в автомобиле в поездках по учреждениям. Вы, конечно, согласны?
– Ваше превосходительство, благодарю, но я не для того прибыла в армию, – отвечала Римма и продолжила перебинтовывать раненого с пробитой грудью. Разрывная пуля обнажила ему лёгкое, но он сидел на кушетке и смотрел по сторонам, находясь в шоке, не испытывая пока боли.
– Тогда для чего же? – искренно недоумевал отставной генерал, опять приблизившись к Римме. – Даю вам, милочка, время до пятницы. Не затягивайте, я могу передумать!
Последние слова он произнёс ей на ухо шёпотом и сам засмеялся своей шутке, обрызгав Римму слюной.
Отказ Риммы от столь лестного предложения Губера не убавил интереса к её персоне со стороны штабного офицерства, но разжёг его ещё больше. Все сплетники сошлись во мнении, что симпатичная барышня поделом отказала «старому павиану», но не откажет офицеру более молодому и привлекательному.
Таким офицером вызвался быть полковник Ступин. Он совершил разведывательную вылазку в перевязочную, убедился в том, что бюст «амазонки» изумителен, и только было собрался перейти в решительное наступление на неё с фронта, с флангов и с тыла, как произошло непредвиденное. В одеянии сестры милосердия в штаб корпуса заявилась жена полковника. Она держала его под каблуком и всю войну следовала за ним по пятам. Жена сразу, без предисловий, обратилась к генералу Кравцову с требованием устроить её в какой-нибудь из лазаретов поблизости от мужа. Кравцов реагировал дипломатично, так как ещё не понимал, насколько такая близость супруги будет желательна для самого супруга. Полковник Ступин поразмыслил и принял более чем здравое решение отложить свои амурные похождения до лучших времён, по опыту зная, что его воинственная супруга легко могла с корнем выдрать лихо закрученные и нафабренные усы – его главное и единственное преимущество перед другими армейскими донжуанами.
Римма уже много раз видела жуткую картину, как убитых складывают друг на друга, как дрова. Никто не относился к убитым, как к людям. С ними обращались небрежно, почти как с манекенами, будто и не было никогда у почивших ни имён, ни заслуг, ни характера, ни души, и это была своего рода самозащита оставшихся в живых; так было нужно, чтобы не сойти с ума. Это повторялось изо дня в день, это было буднично и тоскливо однообразно.
В наспех вырытую за амбаром неглубокую братскую могилу опускали трупы на длинных белых полотенцах. Один солдат держал за один край полотенца, другой солдат – за второй, третий солдат томился рядом, опершись на лопату, а вокруг ходил полковой священник, дымил кадилом и еле слышно бормотал молитву.
– Давайте, братцы, подружнее, – недовольно приговаривал руководивший этой процедурой унтер-офицер со шрамом через всю левую щеку. – Мне ещё консервы на складе получить надобно. Так, хорош. Вытаскивай рушник. Теперича вот энтого опускай, с серебряной шашкой. Эка напасть, как его миной разделало. А что за дуботолк позабыл евонную шашку снять? Сыми-ка, Ерёмин. Добрая вещь.
– Отдайте мне шашку, – попросила Римма солдата Ерёмина, задыхаясь.
– На что она вам, сударыня? – обиженно возразил унтер-офицер; его шрам от возмущения стал совсем пунцовым. – Оставьте лучше мне, а то я свою сломал намедни. А?