– Вы правы, мне она ни к чему, – глухо ответила Римма и побрела прочь.
Могилу быстро закидали землёй и утрамбовали ногами, после чего все три солдата совместными усилиями водрузили на неё большой деревянный крест.
– А с энтими что делать, господин унтер-офицер? – услыхала Римма за своей спиной голос солдата Ерёмина. – За амбаром их ещё с дюжину. Они бы все и поместились сюды.
– Нехай пока полежат, – зевая, отвечал унтер-офицер. – Им торопиться некуда.
Римма не плакала. И не потому глаза её оставались сухими, что «слезами горю не поможешь», а оттого, что давно уже наперёд знала, что именно так и закончится земная жизнь несчастного прапорщика. «На войне торжествуют грубые чувства», – вспомнила она его слова. – «Всё, что истончилось, погибает». Увы, жизнь ещё раз подтвердила его правоту, и будет подтверждать её снова и снова. Идёт естественный отбор, – думала Римма, – по Дарвину выживает тот, кто лучше может приспособиться, а на войне приспособиться – значит оставаться весёлым и беззаботным перед лицом смерти, не думать о завтрашнем дне и брать всё сегодня, сейчас. Кто же выживет? Выживут ублюдки. Выживет престарелый генерал Губер, у которого инстинкт размножения развит сильнее всех остальных, выживет полковник Ступин с мерзкими нафабренными усами. А я? Я тоже выживу, или я уйду вслед за Мищенкой? Не знаю. Молиться нужно, чтобы остаться в живых. Легко сказать – молиться. А кому молиться? Пресвятой Богородице? Богу-Отцу, Богу-Сыну и Святому Духу? Но вот незадача: разве это наш христианский Бог, добрый и всепрощающий, мучает, калечит и забирает жизни миллионов? Совсем на него не похоже. Нет, это делает не он. Я верю, что это не он. Скорее, это какое-то древнее, сильное и страшное языческое божество, выползшее из огненного чрева земного, которое много веков спало, как вулкан, а теперь проснулось и стало убивать тысячами, десятками тысяч сразу, потому что ни на что кроме убийства не способно. Мы все в руках у него, и оно одно решает – кому жить, а кому нет. Истончившихся убивает первыми, потому что презирает их. Ублюдков оставляет на потом, а то и вовсе не трогает. Теперь я знаю секрет, как продлить свою жизнь. Но молиться этому негодному божеству я не стану, не буду ни за что.
Римма ни одним мускулом лица не позволила себе раскиснуть, и когда вернулась на перевязочный пункт, то никто даже подумать не мог, что она только что проводила в последний путь близкого друга. Один доктор Долгов заметил, что руки Риммы покрылись некрасивыми ярко-красными пятнами, и догадался, что это вызвано каким-то сильным внутренним волнением, но не знал его причины.
«Всё что не убивает меня, делает меня сильнее», – эту хвастливую, но умную фразу германского философа Ницше Римма испытала на себе в полной мере. Как это ни странно, но смерть прапорщика Мищенко и впрямь сделала её совсем сильной. Она не стала ни на грамм более циничной и ни на дюйм менее ответственной как сестра милосердия, но если бы только можно было с помощью точных приборов измерить волю к жизни, как измеряют силу тока, то Римма несомненно обогнала бы многих и многих мужчин. Она сама это чувствовала безо всяких приборов.
Если поначалу она испытывала пиетет к старшим офицерам и без раздумий полагала количество крестов и медалей признаком отличных моральных качеств, то теперь всё стало по-другому. Часто одного взгляда в глаза солдата или офицера ей было достаточно, чтобы понять, чего он стоит, и достоин ли он вообще высокого человеческого звания. Страх собственной смерти, который всё время поначалу смутно висел над ней и излечивался только работой до упаду, пропал почти бесследно. Почти – потому что иногда, очень редко, страх возвращался, особенно когда совсем рядом взлетал вверх нежданный фонтан грязи, поднятый разрывом снаряда. Но этот страх был уже иной – тупой, несильный и недолгий, не страх даже, а скорее одномоментный испуг, какой бывает летом от внезапно налетевшего дурного шмеля, ударившего в лоб; такой страх не сковывал волю и не мешал думать, тем более не мешал делать работу руками. Страх чужой смерти тоже больше не давил на неё, и в этом смысле смерть прапорщика Мищенко действительно вплела ещё одну стальную нить в железные нервы Риммы. В самом деле: теперь-то чего бояться? Всё самое страшное уже случилось.
ГЛАВА 9. ПЛЕН
Русские войска понесли в Восточной Пруссии тяжёлое поражение. Противник обрушил сначала всю свою мощь на 2-ю армию под командованием генерала Самсонова. Два её центральных корпуса оказались в полуокружении, поскольку выдвинулись далеко вперёд и остались без прикрытия с флангов. Командующий армией и его штаб не владели быстро меняющейся обстановкой. Генерал Самсонов с большим опозданием отдал приказ об отступлении. На рассвете 17 августа 1914 года корпуса 2-й армии оказались в окружении в лесах восточнее Танненберга и стали прорываться к своим на юг и на восток. Утомлённые сражениями и изнурительными маршами, имея очень малый запас боеприпасов, они вели бой с величайшим напряжением сил. В итоге оба корпуса были разгромлены. Генерал Самсонов, находясь в безвыходном положении, застрелился. Вырваться из вражеского кольца удалось только двадцати тысячам человек. Больше шести тысяч солдат и офицеров погибло в том бою, ещё двадцать тысяч было ранено и тридцать тысяч попало в плен.