Надо натравить бюрократов, и тогда войн не будет.
Лучшая оборона — наступление, а лучшее наступление — это плановый отход.
Километра через полтора лесного пространства небольшой подъем на песчаный косогор, затем спуск в болотце.
— Вот, Миша, собирай, видишь, черника, — торжественно произносит Тата.
— Почему черника? Я хочу голубику собирать.
— Ее здесь нет.
— Как это?
— Не растет она здесь, только в Магадане.
— А мы где? Разве? Ах, да…
Успокоившись от такого объяснения, он опустился на колени, которые тотчас напитываются темной моховой водой — погрузился в собирательство, безраздельно отдавшись одному из древнейших человеческих инстинктов. Спустя несколько минут доложил, что уже нашел 226 ягодок. Может быть, достаточно? Или продолжить? Попутно вспоминает слово гонобобель и размышляет, куда его приспособить, в какой кроссворд. Кроссвордам он посвящает оставшееся от шахмат время.
Черника похожа цветом на дождевую тучу и на глаза. Кстати, имеет лечебное свойство, острит зрение. Со временем мы оценим и лечебное действие черного хлеба в сочетании с лечебным голодом, лечебной нищетой, возможно, уже пишутся диссертации о вшах и гнидах, усиливающих мозговой потенциал посредством укусотерапии и чесотерапии.
Михалыч одет в свой обычный костюм с галстуком, и поэтому, когда стоит на коленях, кажется, объясняется в любви лесу и клянется деловой древесине в верности до гробовой доски.
В 68–69 годах он впервые обнаружил, что уборщицы магаданской школы, где преподавал, увольняются с работы в конце августа и до 20 сентября пропадают из поля зрения. Потом появляются и умоляют принять обратно. А что делать — привечают. Уж они-то на поверку и впрямь незаменимые. Где были? Не скрывают: ежедневно собирали ягоды. Работая по четыре часа, снимали по два ведра. И все на продажу. Поправляли семейные финансы перед долгой зимой.
Он рассказывает это вполголоса, поскольку я не далеко ушел. Да и голос у него с пронзительными обертонами далеко разносится и впивается в свежие уши. В этот момент я придвигаюсь вплотную с несколькими грибами, найденными под елкой.
— Как, здесь и елки есть? — удивляется Михалыч. — И сосны? Я растения так и не научился узнавать. Елку от сосны не отличу. Не говоря уж о том, чтобы мать-и-мачеху от иван-да-марьи. Березу, правда, знаю, с закрытыми глазами — баней пахнет. И папоротник — по приметным листьям. А грибы, сколько бы ни собирал, всегда приношу только поганки.
— Ель легко узнать, она похожа на Ельцина, — отзываюсь я. — Важно дерево с человеком не спутать. А сосна — вылитый сигнал «SOS». Тополь, если много раз повторить, оказывается в пальто.
Для поддержания разговора рассказываю страшилку о том, что бледные поганки на вкус не отличишь от шампиньонов, и от них будешь иметь бледный вид в гробу. В России грибной урожай смерти — 10 тысяч в год. И ведь не обязательно иметь дело с ядовитыми, достаточно подержать подольше в пакете съедобные, и они скурвятся. Впрочем, мы это вчера вместе с ним слышали по телевизору. Но у него достает такта не показать это.
Почувствовав неподдельный интерес, Михалыч в порыве откровения рассказывает о двух рыбалках в своей жизни. Первая состоялась в детстве — на бухте Гертнера — с лодки. Добыто 150 хвостов на пустой крючок. Было бы больше, не утопи они с братом весло. На счастье, проходил сторож бухты — нанятый в складчину владельцами дач на Кедровом ключе комендант Бичеграда, по совместительству спасатель и ангел-хранитель экстремалов. Он-то и вытащил пацанов из беды и воды. Вторая рыбалка была в Кременчуге. Она сочеталась с чтением газеты. Добыча — 2 бычка — была отдана кошке. Характерно отношение к рыбальным опытам его отца. «Ну, — сказал тот, — взял бы пятерку, сходил на базар и купил, коль хочется».
Я чувствую, что он говорит с усилием, будто сквозь сон. Ясное дело, отвык от бытовых тем, весь еще в своей профессии. И в пони гике. Впрочем, в некоторых видах деятельности мы достигли немалого. Окрепла избирательная система. Мы голосуем за того, за кою надо, высоким процентом и потом радуемся, будто получили прибавку в твердой валюте к жидкому стулу. В первых рядах тот, кто и впрямь получил эту прибавку.
Скоро мы добрались до Ладоги. Озеро — как море. Синее. А в новом боку горизонта белая облачная рябь, похожая на нутряное сало. Сфотографировались на его фоне. Чтобы хорошо на снимке получаться, с улыбкой, надо говорить «сыр». А он остался только и мышеловке. Пусть мыши улыбаются, когда птичка из мышеловки вылетает. А если съемка подводная? — летающая рыбка.