-- Знаете ли, что нет ничего скучнее справедливости? Ведь это вечное одно и то же, не правда ли? -- прибавила она, обращаясь к Елене Павловне, которая между тем у фортепьяно рассматривала ноты и по временам брала отдельные аккорды.
-- Справедливости? Я тебе простила бы и несправедливость, только с одним условием.
-- О! Я не люблю условий... Боже мой, князь! Я не знала, что вы такой любитель цветов, вы смотрите на них... как будто переживая с ними все прошедшее.
Легкое изменение в лице князя, незаметное для невнимательного взора, не ускользнуло, однако ж, от Мери.
-- Прошедшее? -- сказал он, улыбаясь.-- Вы слишком многого требуете, если хотите, чтоб я мог вспомнить о нем теперь...
-- Когда настоящее так хорошо близ тебя,-- пояснила Елена Павловна.-- Но, Мери, мое условие?
-- Посмотрим.
-- Послушай... это уже без шуток, я обещала сестрице, что ты споешь сегодня что-нибудь. Она никогда тебя не слыхала.
-- Что вы это? Куда же мне петь при всех!
-- Вот прекрасно! Помилуй! Мне кажется, тебе можно петь при целом мире.
-- Ни за что в свете! Я же сегодня совсем не в голосе; слышите, как говорю?
-- Как ангел. Бога ради, Мери, умоляю тебя. Ну, если ты не хочешь при всех, мы никому не скажем; спой только для меня. Слушать тебя -- это для меня наслаждение, с которым ничто не сравнится.
-- Полноте, chère tante {Дорогая тетя (франц.).}, ни за что в свете; завтра, если хотите.
-- Нет, сегодня, сейчас, с Евгением.
Мери еще отказывалась, еще кокетничала, хмурила бровки и была очень мила с этою гримаскою своенравного дитяти! Но вот они у рояля. Елена Павловна, сама музыкантша, и берется аккомпанировать. Раздались первые звуки, и со всех сторон сходятся и старые и молодые, составляют кружок, иные садятся на диванах, другие на креслах, поставленных кругом.
Мери пела прелестно. Желание нравиться придавало необыкновенную силу и прелесть ее голосу; были минуты, в которые она возвышалась до истинного чувства. Князь сначала пел холодно; гибкий голос его легко, как будто играючи, передавал трудности композиции; но души не слышалось в его звуках. Тетушка Елена Павловна, чувствуя, что племянник готов уронить себя перед новыми родными, превосходила сама себя в блестящем аккомпаньемане, и стучала костями, и бросала на племянника нежные взоры -- напрасно: душа его, казалось, не хотела пробудиться, и только под конец, увлеченный, быть может, прелестью и чувством, с которыми пела его невеста, он мало-помалу пришел в себя, и ноты, как оживленные, зазвучали в его голосе... Это было прекрасное соединение двух чистых, свежих голосов, гимн любви, достойный наилучших ее минут,-- так говорила, по крайней мере, после Елена Павловна. Сама Мери с невыразимым удовольствием вслушивалась: она приписывала себе перемену в пении князя и, как Пигмалион, любовалась своим творением.
Громкое аллегро довершило торжество князя; слушатели не смели дышать, от восторга или из вежливости -- это было уже их дело.
Вдруг в дверях, широко отворенных в сад, показалась белая фигура. Это была девушка в белом платье, бледная, как мраморное изваяние; глаза ее исполнены необыкновенного огня и устремлены на поющих, уста вполовину открыты, руки крепко прижаты к груди. Она медленно подходила, не будучи замечена поющими и не замечая удивления, с которым взоры всех присутствующих обратились на нее. Подошедши к креслам Плены Павловны, она ухватилась одною рукою за их спинку и, не сводя глаз с князя, на котором остановился неподвижный взор ее, медленно подняла другую, как бы указывая на него. Все с беспокойством встали; многие знали по слухам странную подругу Мери и угадали, кто была нежданная посетительница... Князь, как очарованный силою неподвижно на него устремленного взора, обернулся к незнакомой...
Нельзя описать чувства, которое изобразилось в это мгновение на безжизненном доселе лице Зои. Казалось, взор князя, встретившийся со взором ее, проник в душу ее, пробудя в ней всю способность страдать. Она с ужасом прижала руки к груди, как бы желая защититься от силы этого могущественного взора, и с болезненным стоном упала на руки Мери, которая, узнав свою подругу, поспешила к ней. Князь, бледен, неподвижен, стоял как окаменелый. В эту минуту довольно было одного взора, брошенного на него, чтоб проникнуть в тайну, связывавшую его с несчастной девушкой, которая без чувств лежала на руках его невесты,
-- Бога ради, уведите всех отсюда! -- сказала Мери, обращаясь к Елене Павловне и поддерживая свою подругу. -- Спирту! Скорее, скорее!