Мери занимала большую часть верхнего этажа; нижний же был оставлен бабушке, кроме залы, которая была совершенно отдана в распоряжение Мери. Здесь, в одном конце залы, против самых дверей, отворявшихся в сад, она поставила свой флигель; спрятала колонны под целыми пирамидами гортензий, рододендронов и померанцевых деревьев, обставила миртами и жасминами полуобломанных амуров и фавнов, оставленных прежними владельцами дачи; и здесь-то, одна-одинехонька, между тем как бабушка в маленькой гостиной играла в преферанс со своими гостями, она пела, разыгрывала своих любимых композиторов или, утонув в подушках атласного дивана, окруженного зеленью, читала...
В один вечер -- это, как я сказала, уже было вскоре после приезда их на дачу,-- бабушка играла в карты, кажется, у Белугиной; Мери сидела за фортепьяно; компаньонка ее, англичанка, работала поодаль на диване. Алебастровая лампа освещала этот хорошенький уголок, бросая странный свет на широкие листья кактусов, между которыми раскидывалось легкими опахалами финиковое дерево, между тем как гелиотроп, гиацинт и резеда, притаившись между гигантскими растениями тропика, разливали свои упоительные ароматы. Двери были отворены; в саду было тихо; деревья дремали в полусне, одетые легким сумраком северной майской ночи... Мери пела... У Мери был хорошенький голос; она пела верно и иногда с большим чувством... по крайней мере, так находили в обществе бабушки. В этот вечер она была особенно одушевлена... Вдруг довольно явственный вздох возбудил внимание певицы; она взглянула на свою англичанку с некоторым чувством самодовольства, думая: "Как? Я так хорошо пела, что даже и она?.." Но самолюбие Мери должно было испытать небольшой толчок: англичанка со всею британскою важностью вытягивала нитки шерсти над натянутою канвою своих пялец, и лицо ее было так важно и так покойно, что не обличало ни малейшего волнения. "Мне так показалось",-- подумала Мери и опять запела...
Еще вздох, и явственнее прежнего. Мери опять взглянула на англичанку: та сидела бесстрастно, как неподкупный судья. Мери оглянулась на обе стороны. Олеандры неподвижно стояли, обращая пышные цветки свои к дверям, как бы приветствуя светлую ночь; аганантусы величаво поднимали свои голубые короны, но так же неизменны, покойны, невозмущенны, как и лицо молодой мисс, которая все шила, шила, как будто бы ни пения, ни светлой ночи, ни цветов, ни серебристого света лампы не было для нее. Однако ж, вдруг заметив какое-то изменение в окружающей ее сфере, она догадалась, что один из чувственных ее органов, еще недавно занятый, наслаждается спокойствием; она подняла голову и увидела, что Мери не поет... Мисс, вспомнив, что по окончании пения начинается хлопанье в ладоши или, по крайней мере, комплименты, хотела сказать что-то, вероятно, вроде "прекрасно!", как вдруг лицо ее выразило необыкновенное изумление, и она приподнялась, устремив большие глаза свои на отворенную дверь. Мери, в свою очередь удивленная движением своей собеседницы, оглянулась...