Куда и зачем, она не сказала. И слезы некрасиво закапали с алькиного носа прямо как на том моем рисунке. Но бабушка так пригвоздила взглядом застрявшую Альку, что та осмеливалась только тихонечко поскуливать и утирать свой оплакивающий ногу нос. Попытки вытащить алькину пятку из ботинка тоже ни к чему не привели. Я с ужасом подумал, что наконец-то она попалась в настоящий капкан, наша любопытная малышка.
Так, враскорячку, Алька промучилась битый час, пока ее туфля не стала потихоньку отлепляться от древней чердачной доски, не первый взгляд ничем не отличающейся от своих пыльных соседок. Бабушка, чей голос приобретал все более устрашающий тембр, охотно комментировала события, ругая всех, чьи макушки не доходили ей до плеча. И каждую минуту повторяла.
- Я же предупреждала – не лезьте на чердак, не лезьте! А то может случиться все, что угодно!
И вот вам, пожалуйста, все, что угодно случилось.
Как только непослушная алькина нога слегка поддалась, дела у нас пошли на лад. Алька перестала рыдать и, вытаращив красные глаза, уставилась вниз, на свой ботинок. И при первой же возможности с воем стремительно уковыляла прочь, подволакивая затекшую ногу. Очевидно, туда, куда ей очень сильно было надо.
По окончании боевых действий бабушка выразительно посмотрела на меня с дружелюбием бульдога, которому действует на нервы мелкая, безмозглая болонка. Я подумал, что вот сейчас этим своим неподражаемым взглядом она могла бы спокойно переколоть все дрова в нашем сарайчике, и тогда мне не надо было бы мучаться, пытаясь изобразить что-то вроде вертикальной борьбы с пилой. Глубоко в душе в тот момент я даже был уверен, что полешки сами собой, добровольно, без особых напоминаний, построившись парами, проследовали бы в сторону сарайчика.
Вечером мы с Алькой тихонько сидели у костра на стареньком, детском, свернутом в рулон ватном одеялке и пялились на огонь. В кои-то веки Алька вела себя тихо, словно распустившаяся на закате лилия особо ценной породы. Она не сочиняла про меня непристойных песенок, не тыкала пальцем под ребра, не замышляла никаких пакостей и вообще ничего не делала. Ее профиль был задумчив и романтично осенялся всплесками огненных приливов и отливов. Поэтому я имел редкую возможность наслаждаться звуками дикой природы – истошным лягушачьим кваканьем и воем дядиплатошиной циркулярной пилы, с потрясающей настойчивостью вгрызающейся в поленья. Мы собирались печь картошку, и, удивительное дело, Алька даже не порывалась затеять с этим овощем ни одного из своих дурацких экспериментов, например, сунуть его в самое пекло и посмотреть, займется ли он сразу, или постепенно. Мы мирно сидели рядышком и смотрели, как деревяшки медленно превращаются в угли. Из задумчивости нас вывела бабушка. Я не поверил своим ушам, когда она попросила.
- Слазь-ка на чердак и достань из сундука три пары резиновых сапог.
Завтра утром мы собирались идти на остров за грибами. При слове "чердак" Алька вздрогнула, словно застигнутый за воровством хозяйских подсолнухов бурундук, и опасливо поджала ноги.
Было стыдно признаться, что мне до ужаса страшно, и поэтому, ничего не сказав в ответ, я как можно быстрее вскочил, побежал в дом и стал карабкаться по лестнице наверх. Закусив губу, я высовывал голову медленно, светя прямо перед собой фонариком. Электрический зайчик вычерчивал аккуратные круги света, в которые по очереди попались: необычно мелкая для этих мест особь паука, путаница наших дневных следов на пыльном полу, старый облезлый круглый стол в позе «сдаюсь!» кверху ножками, кусок облезлой стены с висящей наперекосяк картиной невнятного содержания и, наконец, изрядно потрепанный временем сундук. Похоже, это самое время что только на нем не делало – и чечетку танцевало, и спать укладывалось, до того он имел жалкий вид, разве что не трещал по швам. Я тихонько, на цыпочках подкрался к сундуку и с колотящимся сердцем попытался приподнять крышку. Крышка злобно скрипнула, и в лицо мне пыхнул едкий запах. Тут я смекнул, почему моль так ненавидит людей, с остервенением пожирая их любимую одежду. В ответ на мою возню в углу под мешками что-то снова недовольно зашевелилось, и это послужило решающей причиной, почему все три пары резиновых сапог нашлись в сундуке очень быстро. Я вылетел с чердака еще скорее Альки, хотя мне в отличие от нее вовсе никуда не было надо. Бабушка взяла из моих трясущихся рук сапоги, удовлетворенно хмыкнула и пошла стелить нам постели.
Алька ни жива, ни мертва, съежившись, сидела и караулила картошку. Мое появление было встречено тревожным блеском ее глаз. Похоже, ее сильно удивил тот факт, что я вернулся так быстро и умудрился остаться в живых.