Ронни купился, воображая, по-видимому, что Рене года в тридцать три прикроет лавочку. Но она не сдавалась, продолжая, как запланировала, работать не в убыток себе. Ронни поныл немного, но обещание сдержал, после того как Рене пригрозила ославить его по всему району — от Сохо до Пикадилли. Ронни, таким образом, попал в зависимость, а Рене, чтобы не испортить с ним отношения, подняла арендную плату для девушек, деливших с ней квартиру.
Завернув на Уордор-стрит, Даффи вспомнил свои походы к Рене. Он периодически платил ей, но исключительно за информацию. Время от времени Рене предлагала сыщику «рождественский подарок» (произнося это словосочетание, она всегда улыбалась), но он предпочитал отказываться от «угощения» и все равно продолжал навещать ее, зачастую чтобы просто поболтать; и всегда соблюдал золотое правило — исчезал при появлении клиентов.
Увидев два подсвеченных звонка с надписями РЕНЕ и СЬЮЗИ, Даффи нажал на верхнюю кнопку и вошел. Расположение комнат он еще помнил: одна дверь прямо, снаружи табличка СЬЮЗИ, на другой двери, справа — РЕНЕ. Выглядело все так, будто девицы жили в двух отдельных квартирах, но гостиная была общая, и обе половины были связаны общей системой сигнализации. Если постучать в одну из дверей, она либо тут же открывалась, либо слышался крик: «Пять минут, котик», — словно ассистент режиссера вызывал актера на сцену.
Даффи постучал в правую дверь. В раскрывшемся проеме стояла Рене в длинном пеньюаре, темные волосы аккуратно собраны кверху и приспущены набок длинными локонами. Она выглядела чуть постаревшей, да и поправилась немного. Рене быстро оглядела Даффи профессиональным взглядом, чтобы определить, не полицейский ли он или кто-нибудь из профессионального черного списка; взгляд был бесстрастный, как у продавца в магазине при проверке кредитной карточки.
— Заходи, дорогой, — Рене отступила в комнату, сделав так, что пеньюар распахнулся, открыв его взгляду черный пояс с чулками и черный же бюстгальтер.
— Никаких извращений, — объявила она, прежде чем Даффи успел закрыть дверь, — никаких грязных штучек. Никакого анала, рот у меня тоже не для этого. Десять за стандартный набор, восемь — только руками, и еще два, если на сиськи захочешь посмотреть; я кое-что еще могу сделать, но это надо попросить отдельно.
— Рене, — произнес он, — это я, Даффи.
— Прости, дорогой, профессинально плохая память на лица.
— Да нет, я Даффи, я не клиент…
Рене разъяренно посмотрела на него:
— Что значит не клиент? Какого хрена? А чего тогда тут делаешь? — Она еще раз взглянула на него и вдруг узнала. — Даффи. Ну конечно, Даффи, — вид у нее был смущенный. — Что же ты не остановил меня, пока я тебе весь ассортимент предлагала, ах ты, сукин сын!
— Не успел. А ты никогда не даешь мужчине пространства для маневров.
— Я готова дать мужчине пространство, только не сзади. А ты вообще зачем пришел? — Рене прикрылась пеньюаром. — И я еще дала тебе посмотреть, во что я превратилась! Надо с тебя за это денег взять. Зачем пришел-то?
— Ну…
— Господи, вспомнила. Вспомнила, почему ты перестал ко мне ходить. Я и не знала, что ты голубой, Даффи. Пойми, я тебя не осуждаю, но я не знала, что ты голубой. Голубой, да еще и с малолетками, так ведь говорили, Даффи? Не мне судить, но эти дела с мальчиками я не одобряю. Лучше я тебе сразу скажу.
— Мальчики тут ни при чем. — Даффи был в ярости. Так вот какие слухи они о нем распустили! — Кто говорил, что я путаюсь с малолетками?
— Ну, знаешь, говорили. Люди. Я ж не помню, кто конкретно.
— Это была подстава, Рене. Меня кто-то подставил, чтобы уволить. Когда полиция дверь вышибла, парень сказал, что ему девятнадцать, а ему с таким же успехом могло быть двадцать пять. Я так и думал, но полицейским он сказал, что ему девятнадцать. Это была подстава.
— Печально слышать, — Рене со скептицизмом относилась к полицейским, уволенным из органов; они всегда утверждали, будто их подставили. Однако Даффи всегда производил впечатление человека относительно честного.
— Так вот почему ты всегда отказывался от «рождественского подарка»? Мальчиков предпочитаешь?
— Рене, я люблю не только мальчиков. Сочетаю рыбную и мясную диету. Для меня это не существенно. Речь шла не о малолетках, и никогда о них не шла, — Даффи все еще не мог отойти. Кого, интересно, надо за это благодарить? Салливана, черт бы его побрал? Очередное проявление «отеческой заботы»?