– Итак, царь свергнут, и его правительство тоже. Царские генералы и губернаторы убрались, наконец, восвояси, и сейчас перед нами стоит главная задача – не допустить в Дагестане той анархии и разрухи, какие имеют сейчас место в России исключительно по причине мировой войны.
При этих словах Махач Дахадаев, а это был именно он, посмотрел на сидящего напротив человека в военном кителе, которого все называли полковником Джафаровым, и добавил решительно:
– Вместе с царским правительством и русскими чиновниками должны отойти в сторону и те из дагестанцев, которые скомпрометировали себя службой царю. Я имею в виду всю чиновничью интеллигенцию и всё офицерство!
– То есть включая и меня? – осведомился иронично Магомед Джафаров.
– Именно так, – твёрдо ответил Дахадаев. – У власти могут и должны оставаться только чистые люди, никоим образом не связанные со старым режимом.
– Махач абсолютно прав! – вмешался до этого молчавший Джалалутдин Коркмасов, импозантный мужчина с приятными манерами и внешностью аристократа. Пригладив волнистые с проседью волосы, он добавил: – Необходимо, чтобы народ понял и видел, что власть действительно сменилась и что в неё пришли совершенно новые люди!
– Ну что ж, – медленно произнёс полковник, – пожалуй, не стоило мне сюда являться. Очевидно, меня пригласили на это совещание лишь для того, чтобы объявить, что мне нет места в новой власти! Я и не думаю скрывать, что симпатии мои на стороне буржуазии! Более того, я убеждён, что революция – это величайшая ошибка, которая обойдётся очень дорого нашему народу. Честь имею!
Прежде чем кто-то успел ему возразить, полковник Джафаров упругой походкой человека, привыкшего чуть ли не с детства жить в седле, высоко подняв голову, покинул комнату.
А Темир-Хан-Шура кипела, словно забродившее тесто. Массовые демонстрации сменялись многотысячными митингами, где Буйнакский, Дахадаев, Коркмасов, Габиев, Хизроев и многие другие выступали с пламенными речами, разоблачая замыслы Нажмудина Гоцинского.
– Братья! – говорил Махач. – Если вы будете стоять за нами, то мы сможем защитить свободу. Пусть будет шариат! Но пусть шариатисты не угнетают народ и не порабощают его. Мы против этого всегда будем бороться. Братья! Для чего вы сюда собрались? Конечно, с целью защитить свободу. Гоцинский одним обещал винтовки, другим – военную добычу. Такой ложью он собрал войско из народа. Мы считаем это насилием. Они знали, что отсюда солдаты ушли. В таком случае в кого стрелять, кого убивать они пришли? Если они прибыли нас, социалистов, убивать, то нас пять-шесть человек. Тогда они должны были бы против нас иметь пять-шесть человек. Не нужно было приходить с винтовками, а должны были бы прибыть, имея под мышками книги. Я не упрекаю наших братьев-горцев, прибывших с ними. Если бы они знали, что идут сюда с целью убийства своих братьев-дагестанцев, то не пришли бы… Мы, пока живы, будем бороться против насильников и тиранов. Я слышал, что от теперешних дел Нажмудина князья и богачи приходят в восторг. Среди них оказываются и такие, которые даже требуют вернуть им назад освобождённых давно рабов. Этого никогда не будет. Пока мы живы, этого не допустим!
Такими вот словами большевикам удалось убедить находившихся в вооружённых отрядах горцев, и они уходили прочь от Гоцинского, а сам он с небольшим отрядом сподвижников был вынужден уйти в горы.
Глава 11
Заслышав вдали громыхающий шум мотора, Нурадин надел папаху и, выйдя за порог, зашагал в сторону дороги. Шум приближался, и уже через несколько минут на дороге показалась большая чёрная машина, из тех, что Нурадину не раз приходилось видеть в городе и на которую сейчас он смотрел так, словно впервые в жизни видел.
Здесь, на горной дороге, машина выглядела нереально, как чудо. Лошади, мулы, ишаки с арбами или без них и даже фаэтоны были самым обычным делом, но машина с её способностью лететь быстрее коня, поражала взоры тех, кто сейчас, подобно Нурадину, не отводил от неё жадного взгляда.
Въехав в село, машина остановилась и, глухо поурчав, затихла, и тут же аульские пацаны обступили её, подзуживая один другого, но так и не решаясь до неё дотронуться. Взрослые горцы, собравшись неподалёку, сохраняли степенный вид, но и они с явным интересом разглядывали автомобиль, цокая языками и вполголоса обсуждая это диво, пока Нурадин обменивался рукопожатиями с приехавшими на нём из города Манапом и ещё тремя незнакомыми мужчинами. Одетые, как и Манап, в одинаковые чёрные кожанки и чёрные же фуражки с блестящими козырьками, они отличались от горцев как одеждой, так и исходившей от них властной самоуверенностью, точно приехали к себе домой.