К его названию Айша так и не привыкла, предпочитая говорить «Тифлис», хотя молодые её вечно поправляли.
– Оставьте меня в покое, – отвечала им Айша. – Для меня он навсегда останется Тифлисом, так же как Буйнакск ваш для меня Шура, а Махачкала – Анжи! Все эти новые названия – для вас, а мне оставьте старые!
– Ну какие же они новые, дадэй! – говорил ей Шамиль. – Они уже давным-давно так названы, меня ещё даже на свете не было! Так что давай, переучивайся!
– И не подумаю! Это для вас они старые, а для меня – новые. Вы называйте, как хотите, и я буду называть, как хочу!
– Ох, дадэй, дадэй, ну какая же ты у нас упрямая! – вторил брату Арсен.
– И ещё не хочешь никак признать, что бога нет! А вот наша учительница говорит, что нет! – не унимался Шамиль.
– А ну замолчи! – прикрикнула на внука Айша. – Чтобы я этого больше не слышала! Ничего эта ваша учительница не понимает!
– Ага, не понимает! Это ты не понимаешь! Ты ведь не умеешь даже читать и писать по-русски…
– По-русски не умею, зато по-другому умею… Ну ладно, всё, давайте прекратим этот разговор, а то мне придётся с вами поругаться! А как я могу ругаться со своими любимыми внуками? Дайте я вас лучше поцелую. И садитесь за уроки, а не то ваши слишком умные учителя понаставят вам кучу двоек!
Концерт по заявкам зрителей был окончен, и Айша, не переставая дивиться этому чуду в виде обычного ящика с говорящим экраном, переместилась на кухню.
Имран попросил приготовить на ужин его любимые буркив, и предназначенный для начинки творог уже с самого утра томился в ожидании, аккуратно разложенный для подсыхания на чайном полотенце.
Женщине доставляло ни с чем не сравнимое удовольствие готовить пищу для своей семьи. Покойный Ансар признавался, что даже его мать не готовит так вкусно, как она, Айша, а сын Имран утверждал, что Фариде, как бы она ни старалась, ещё очень далеко до кулинарных талантов его мамы. Айша, видя, что невестке не очень приятно слышать такое из уст мужа, всячески старалась сгладить его слова искренней похвалой фаридиной стряпни, но и сын, и внуки, и дочка с зятем в один голос утверждали, что даже простая яичница или калмыцкий чай, приготовленные её, айшиными, руками, имеют совершенно особый и неповторимый вкус, а уж о хинкалах и говорить нечего.
Ловко и привычно управляясь с тестом, женщина думала о жизни. Жизнь включала в себя будни, иногда праздники и – неизменно – воспоминания, которые были и сладостно-щемящими, и пронзительно-грустными. В этих воспоминаниях был её муж Ансар, была верная и любящая Шахри, были родители, братья, свёкор со свекровью и Манап, которого она почти не знала, но который успел сделать добро её семье. В воспоминаниях был родной Кази-Кумух. Его она не видела вот уже почти сорок лет, но селение периодически являлось ей во снах. А ещё в воспоминаниях были горы. Они были разными, в зависимости от времени года, зимой – в снегу, а летом – в цвету, и казалось, что они ждут её с тем терпением, с каким ждут родители возвращения домой своих детей.
Когда-то она добровольно покинула свой аул и больше уже туда не возвращалась, и так, по-видимому, было ей суждено. Но Буйнакск, который она упорно называла Шурой, полюбился ей искренне и беззаветно. Это был её город. Здесь был её дом, и пусть она почти не покидала его стен, но всё в этом городе ей было близко и необыкновенно дорого. Она приняла Буйнакск всем сердцем, а он принял её, став навеки родным.
– Как поживаешь, сестра?
Голос Гасана, неожиданно раздавшийся рядом, заставил женщину вздрогнуть.
– Ох, извини, если напугал! Вошёл, смотрю, никого на веранде нет, слышу, на кухне кто-то ходит, вот и пошёл на звук!
– Присаживайся, Гасан, хорошо, что пришёл, у меня как раз твой любимый чечевичный суп с домашней колбасой! И буркив сейчас начну делать!
– Нет-нет, Айша, есть я не стану, только недавно поел от души, а вот от чая не откажусь!
– Вечно ты так! Почему кушаешь, когда к нам идёшь? В другой раз, смотри, ничего не ешь, а то я сильно на тебя обижусь!
– Хорошо, сестра, обещаю!
Гасан после смерти Ансара нередко наведывался в дом Ахмедовых, один или с женой Светланой, почитая своим святым долгом оказывать внимание семье покойного друга.
Работа в редакции городской газеты «Знамя коммунизма» была несложной, но достаточно ответственной, несмотря на кажущееся однообразие тем и материалов. Бодрые вести с колхозных полей, жизнерадостные репортажи с фабрик и заводов, новости науки и культуры – на каждый материал приходилась соответствующая рубрика, и всё это перемежалось тщательно отобранными новостями из-за рубежа. И здесь главной идеологической задачей для всех без исключения работников печатного слова было реальное отображение непримиримых противоречий социалистического и капиталистического миров, естественно, не в пользу последнего. Союз Советских Социалистических Республик просто не мог, не имел права быть хотя бы в чём-то не на должном уровне в глазах и своих собственных граждан, и всей мировой общественности, тем более что западный мир, при всём его материальном благополучии, был весьма несовершенен в плане морали и нравственности, изобилуя вещами, абсолютно неприемлемыми для тех, кто строил коммунизм или, во всяком случае, искренне полагал, что строит.