Ну вот, мать, очередной раз исцеловав „Кешеньку“, отправлялась в новую поездку, а Инки оставался с Марьяной. И со своей свободой. Школу он прогуливал не так уж часто, но ходить туда не любил: ни радостей, ни приятелей там не было… Пришла весна, однако была она сырая и пасмурная, тоже радости никакой. Радость возникла, когда нашлись и заговорили на стене ходики.
„Дагги-тиц… Дагги-тиц…“ Это веселое слово позвало из дальних краев Сима и Жельку. Они опять стали появляться у Инки, хотя и не так часто, как прежде.
А потом появилась муха. Но это случилось уже в конце лета…
Как его звали…
В тот августовский день после затяжных дождей вернулось прочное тепло. Инки снова влез в летнюю одежку – потрепанную, зато легкую – и целый день гулял по окраинам, искал улицу Строительный Вал. Не нашел, конечно, однако не очень огорчился, потому что все равно вокруг было лето, была зелень и горячее солнце. Оно снова, как в конце мая, крепко нажарило Инкину кожу. Поздно вечером он лежал поверх толстого ненужного одеяла и отдавал солнечный жар окружающему пространству. Ждал, не появятся ли Сим и Желька. Канатоходцев не было, но вдруг села на леску муха.
Инки хорошо видел ее. За окнами было еще светло, а кроме того, из прихожей светила сквозь приоткрытую дверь лампочка – Марьяна всегда забывала выключать ее. Муха в этом свете прошлась взад-вперед по леске (которая даже не вздрогнула) и притихла.
Откуда она появилась? Ясно, что не из форточки – та была открыта, но затянута марлей от комаров. Влетела с улицы через подъезд и лестничную клетку? Но ведь дверь квартиры заперта и щелок в ней нет…
Муха посидела и снова прошлась туда-обратно. Она занималась тем же, что Сим и Желька, „канатоходством“, поэтому Инки ощутил к ней что-то вроде симпатии.
Муха была маленькая, серая, словно крохотный кусочек сумерек, таившихся в дальнем углу. Почти незаметная. Лишь когда попадала под лампочный свет, на крылышке ее загоралась микроскопическая искорка. Мигнет и пропадет. Муха еще раз прогулялась по леске, потом снялась и долетела до ходиков. Села на маятник. Инки напрягся, ожидая, что ходики собьют ход. Ничего, однако, не случилось. Как и раньше: „Дагги-тиц…“
„Ладно, тогда качайся“, – мысленно сказал Инки. Со снисходительной усмешкой. Он лежал навзничь, согнутые колени смотрели в потолок, а локти в стороны. Потому что ладони прятались под затылком. Это была любимая Инкина поза. А раз любимая, значит, и настроение не самое плохое. С этим не самым плохим настроением Инки и смотрел на маятник и муху.
Она была ничуть не противная. Не в пример тяжелым помойным мухам, которые иногда залетали в дом, отвратительно зудели в воздухе и со шмяканьем ударялись о стекла. Скромная такая мушка…
Она покачалась под часами несколько минут, потом сделала бесшумный круг и вернулась на маятник. „Нравится, значит“, – сказал ей (опять же мысленно) Инки. И представил себя на месте мухи. Будто он – невесомый, как лоскуток серого воздуха, – пристроился на краю громадного диска, который ходит в пространстве среди звезд. „Дагги-тиц, дагги-тиц…“
Возможно, муха уловила Инкино понимание. Она стартовала с маятника, полетала над мальчишкой, села ему на левую коленку. Прочная кожа колена не ощутила мушиных лапок. Но муха тихонько пошла по ноге, как с горки, к Инкиному животу, и тогда он почувствовал чуть заметное щекотанье.
Инки усмехнулся. Он был живой, и муха – живая. И ничуть не вредная. И этот контакт двух живых существ, которые не хотели друг дружке ничего плохого, показался Инки вполне понятным. Как это говорят? А! „За-ко-но-мерным“…
„Привет, – сказал он мухе. – Я Инки. А ты?“
Она замерла – наверно, обдумывала вопрос. Потом опять улетела и села на маятник. И ходики (которым эта гостья, видимо, была по душе) произнесли особенно четко: „Дагги-тиц“. Словно подарили мухе имя.
„Вот и хорошо. Значит, будешь Дагги-Тиц“, – согласился Инки.
Муха была, кажется, довольна. И своим именем, и маятником, на котором катайся сколько хочешь. И она качалась, качалась на нем. А у Инки стали слипаться глаза.
И он увидел Строительный Вал.
Как в его голове застряла память об этой улице, Инки не мог понять. То ли он побывал на ней в прошлом году, солнечным сентябрьским днем, когда бродил по окраине за опустелым Стекольным заводом, то ли она просто приснилась. Возможно, что приснилась. Потому что потом Инки не мог ни разу вернуться на нее, не находил. А расспрашивать он не хотел. Заранее представлял удивленные лица, на которых читалось: „Шизнутый какой-то пацан“… Ладно, пусть пока остается ненайденной. В этом даже есть свой интерес. Совсем не плохо, когда можно что-то искать…
Была улица по правде или привиделась, но Инки помнил ее со всякими подробностями. Она представляла собой широкий насыпной вал, он тянулся через низину с высохшим тростником и ольховой порослью. Наверно, когда-то здесь завалили землей сваленный узкой полосою строительный мусор. А сверху проложили дорогу из бракованных бетонных плит. Между плитами торчали дырявые лопухи и ломкий белоцвет с распушившимися головками. Казалось бы, скучная картина. Но нет же!
Дело в том, что с двух сторон от вала стояли домики. Стояли ниже насыпи, но вплотную к ней – так, что их задние стены касались откоса, а иногда и врастали в него. С бетонной дороги видны были только крыши, карнизы под кровельными скатами и узорчатые верхушки водосточных труб. Но кое-где над крышами торчали как бы дополнительные домики – этакие надстройки-будочки с хитрыми оконцами, балкончиками и флюгерами…
Инки чуял, что здесь живут добрые люди. Плохие не стали бы украшать дома такими веселыми придумками. Для украшений жители брали все, что оказывалось под руками. Из ребристых арматурных прутьев гнули узоры и фигурки забавных зверей – усатых кошек, тонких оленей, круторогих горных баранов. А еще – растопыривших перья павлинов, крылатых драконов, лебедей с изогнутыми шеями. Из кусков кровельной жести мастерили флажки, кораблики и звезды-снежинки… Все это железное разнообразие переплеталось над гребнями крыш, над вышками и печными трубами, соединяло дома изогнутыми перильцами, подымало на шестах металлических зверят и птах выше телеантенн…
Под кромкой одной из крыш Инки и прочитал белую табличку: „Ул. Строительный Вал“.
Здесь, на Строительном Валу, было хорошо, хотя и пусто. Из живых существ Инки увидел только черного котенка на печной трубе. Сперва он подумал, что котенок – тоже украшение, но тот почесал за ухом и глянул зелеными глазками: не бойся, гуляй здесь…
Инки сам не понимал, почему тогда не пошел вдаль по бетонной дороге. Он не боялся, не испытывал нерешительности. Но… видимо, ему хотелось как-то по-особому подготовить себя к такому путешествию. Чтобы появилось „специальное“ настроение, когда удивительное открывается не сразу, а сперва появляется ожидание удивительного. Инки решил, что вернется сюда позднее. Сводка погоды обещала на ближайшие дни солнце и тепло. Но оказалась брехливой (дело обычное). Назавтра с утра пошел дождь. А потом улицу, ведущую к Стекольному заводу, перерыли бульдозеры. Инки пошел в обход, но Строительного Вала так и не обнаружил. Ни тогда, ни зимой, ни весной… Ну, что же, бывали в жизни пакости и покрупнее, Инки умел их переживать. Тем более что надежда найти удивительную улицу его не оставляла…
А этой ночью Строительный Вал открылся ему во сне.
Была улица по-прежнему пуста, но без тревоги, с солнечными пятнами на бетоне, с тенями клочкастых облаков на шиферных и железных скатах. А на трубе по-прежнему сидел черный котенок. Вроде бы уже знакомый. Поэтому Инки проснулся с осторожной улыбкой…
И сразу вспомнил про муху!
И обрадовался. Потому что Дагги-Тиц, как и вчера, качалась на маятнике.
– Привет!
– Дагги-тиц… – сказали то ли часы, то ли муха, то ли они вместе…