Говорят, что подавил он в себе страх и произнес громким голосом:
— Приглашаю вас, братья мои, на пир…
Семь дней и семь ночей продолжались пиры, забавы и охоты. Когда же минули те семб дней и семь ночей, и закончилась Встреча Четырех Великанов — первым в обратную дорогу отправился Семовит.
Перед отъездом поклонился он невидящей наставнице и еще раз вложил свои ладони в ладони Лестека.
— Слышала я, — обратилась к Семовиту слепая, — что благородная госпожа Арне вышла замуж за Мыну, сына князя Ватая.
— Да, так случилось, — признал Семовит.
— Так что езжай, — сказал Лестек, — и вместе с Мыной добудь Грады Червенские, чтобы я когда-нибудь получил от тебя в дар багряный плащ.
— Ты получишь от меня четыре багряных плаща, — пообещал Семовит с едва скрываемым пренебрежением и даже презрением, глядя на исхудавшую фигуру Лестека, на его некрасивое, желтое лицо.
Затем попрощался с Лестеком и покинул его шатер Дабуг Авданец. Только не сразу он поехал в Геч. Еще зашел в шатер слепой наставницы и привел с собой смуглолицую невольницу с юга по имени Хлоэ.
— Разве не пора уже, госпожа, — обратился Авданец наставнице, — чтобы наш господин, Лестек, стал настоящим мужчиной? Говорят, что только овладев женщиной человек становится мужчиной. Так что прими эту девицу в качестве подарка от меня для Лестека.
Сказав это, он вытолкнул перед собой стройную невольницу в белой хламиде.
Наставница знала, что Авданец прав. Она предназначила Лестека для великих деяний и наивысших отличий. Вот только по-настоящему мужчиной он еще не стал. Как долго еще можно было держать его при себе, в своем ложе осушать его слезы сомнения и укрощать страх?
И не могла она удержаться от того, чтобы свои чувствительные и нежные ладони не сунуть под хламиду невольницы, прикоснуться к ее бедрам, низу живот, погладить плоский живот и небольшие выпуклые ягодицы. Груди невольницы торчали крепко, шея была длинной, а лицо, по-видимому, красивым, если она правильно почувствовала это своими пальцами.
— У нее был только один мужчина, мой шурин, Одилен, — сообщил Авданец. — И, какк оно бывает на востоке, другие женщины научили ее искусству любви. У Лестека не будет с ней трудностей, поскольку она знает, как возбуждать телесную жажду в мужчине, и как ее удовлетворить. Нашего языка она почти что не знает, так что никаких тайн не выдаст.
Он лгал. Эта невольница хорошо знала язык склавинов, и Авданец для того отдал ее Лестеку, чтобы в будущем знать обо всем, что творится у того на дворе.
Запах благовоний, которыми окропила себя невольнеимца, буквально ошеломил слепую наставницу. На какое-то время она утратила контроль над собой и позволила, чтобы крылья ее носа слегка затрепетали, делая заметной ее женскую похоть. Снова она сунула руку под хламиду, чтобы пальцы ее исследовали бедра и низ живот женщины.
— Зачем ты это все делаешь, Авданец? — спросила она сдавленным голосом, поскольку похоть перехватила ее дыхание.
— Мало чего я достигну без милостей и разрешений Лестека, — признал тот. — А ведь я желаю иметь много: все земли вплоть до Сарматских Гор.
Наставница задумалась вот над чем: знает ли Авданец, что с момента смерти Спицимира ее женские желания успокаивали девицы. И кому, собственно, дарит он эту невольницу: ей или Лестеку. А может обоим? Сейчас ей захотелось, чтобы Авданец ушел как можно быстрее и оставил ее с этой невольницей, поскольку хотелось ей познакомиться с ее любовным искусством.
— Благодарю тебя за этот подарок, Дабуг Авданец, — сказала она, вынимая руку из-под хламиды, складывая ладони на лоне. — Я всегда желала тебе только добра, и такой же останусь. Никогда не забуду о том, что это ты, Семовит и Палука признали старшинство Лестека и сделали его юдексом. Лестек будет знать, что ему делать дальше, подобно тому, как и ты сам знаешь свою дальнейшую дорогу.
Усмехнулся Авданец. Знал он, сколь короткой бывает память правящих. Только наставница не могла видеть этой усмешки, услышала лишь покорные слова:
— Прощай, госпожа.
Тем же самым днем с Лестеком попрощался и Палука. Он прижал его к своей выпуклой груди и уехал в Жнин во главе собственной дружины.
Не записано ни на какой покрытой воском табличке, ни на рулоне из березовой бересты, ни на пергаменте — что думал Даго Господин и Пестователь, когда шпионы доносили ему о встрече его четверых сыновей, о каждом слове произнесенном Лестеком, Авданцем, Семовитом и Палукой.