Известие о том, что Пестователь решил вместе с согдами покинуть Гнездо, вызвало беспокойство среди защитников крепости. Многие воины, а так же ремесленники, бросились к ногам Пестователя и поклялись ему, что станут защищать его до последней капли крови. Окружили Пестователя и женщины, целовали край его плаща с пятнами крови Яроты, протягивали к нему на своих руках маленьких детей, чтобы повелитель погладил их по головкам и тем самым осчастливил на всю жизнь. Многие из них восклицали:
— Господин наш! Ты никакой не карлик, а великан. Вытащи против своих сыновей заколдованный меч и покарай их за непослушание.
Пестователь стоял среди этой толпы, позволял целовать край своего плаща, гладил детей по головкам, пока, наконец, от него не услышали:
— Не хочу я, чтобы вы гибли в братоубийственной войне. Ужасное дело — убить своих братьев, но еще более страшное дело убивать своих сыновей.
— И куда пойдешь ты, повелитель? — спрашивал народ в Гнезде.
— Туда, — указал Пестователь на запад. — Пойду туда, откуда пришел. Я желал выстроить здесь могучую державу и ввести ее в историю. Но это требует много времени, а сыновья мои нетерпеливы. Уступлю я им, ибо брезгую я проливать братскую кровь.
А подумав, добавил:
— Я обеспечил вам много лет спокойствия, вы могли жить богато и размножаться. А сыновья мои говорят, будто бы во мне отозвалась кровь карликов. Должен ли владеть вами карлик? Мои сыновья — это великаны. Они добыли край любушан, землю шлензан и Вроцлавию, край лендзян и Червенские Грады.
Спросила у Даго какая-то женщина:
— Повелитель наш ясный, разве ты навсегда уже останешься карликом? И никогда уже не вернутся к тебе силы великана?
Рассказывают, что после этих слов Пестователь весь вздрогнул, а золотое сияние камня Священной Андалы столь ярко блеснуло у него на лбу, что людям пришлось закрыть веки, чтобы не ослепнуть. Тогда Даго Повелитель ушел в свои комнаты, а стоящие у его дверей согды получили приказ никого к нему не допускать.
Обитатели Гнезда почти всю ночь кружили по улицам, вознося окрики в честь Пестователя и молясь за него своим богам. Ибо для всех сделалось ясно, что Даго Повелитель был великим властителем, не желал он воевать со своими сыновьями, а их обитателей Гнезда, желал уберечь от несчастий войны.
А вот его сыновья и Жива провели бессонную ночь. У себя в шатре они пили сытный мед, но друг с другом не разговаривали. Каждого из них подкусывали злые мысли. Семовит размышлял над тем, что обязан он сделать, когда усядется на троне в Гнезде, как вынудить дальнейшее послушание от своих братьев и воевод, из которых некоторые, например, сын Клодавы в Витландии, воевода Оржи из Ленчицы и Наленч в Познании желали быть самостоятельными комесами. Авданца пожирали псы амбиций, что сейчас он помог Семовиту подняться столь высоко. «И вновь желает он добыть все, всю власть, не вытащив меча в бою», — с горечью рассуждал он. А вот Палуча испытывал толику страха. У него не помещалось в голове, что со дня на день, с недели на неделю можно, благодаря искусству называния деяний и людей из великана сделать карлика. Боялся Палука того, что все видимое им — это некий странный сон, из которого он внезапно пробудится и снова увидит Пестователя великаном. Только лишь Жива, как мстительная женщина, время от времени шептала:
— Нужно его убить. Вы же не собираетесь держаться присяги? Я должна получить назад свою Познанию.
— Замолчи, женщина! — закричал на нее Авданец, в конце концов. — Мы отберем у Наленча Познанию и повесим его рядом с псом. Но зачем ты советуешь убить Пестователя? Разве ты не знаешь того, что ждет сына, вытащившего меч против своего отца? Он будет назван отцеубийцей и, даже если бы имел он могущественную армию, всегда найдется такой, кто вонзит ему нож в спину. Наш народ ненавидит отцеубийц.
— Правильно, — кивнул Семовит. — Пестователь должен уйти свободно. Не займу я трона, запятнанного кровью своего отца.
— Считается только лишь то, что было названо, — напомнил им Авданец. — Мы назвали Пестователя карликом, и он стал карликом. Только вот искусство называния людей и деяний поняли не только великие, но и малые. Что будет с нами, если народ назовет нас завтра отцеубийцами?
И в качестве предупреждения рассказал им Авданец услышанную у Арнульфа историю короля франков, Людовика Набожного, который, обвиненный тремя своими сыновьями в несправедливом разделе государства, целых два раза свергался ими с трона и трижды должен был короноваться в короли. Особенно поучительным был пример, когда три сына Людовика Набожного — Пепин, Людовик и Лотарь — свергли отца с трона, его молодую жену сослали в монастырь, а самого короля подвергли унизительному публичному покаянию в монастыре святого Медарда. Вскоре оказалось, что не только народ, но и благородные и богатые люди возмутились слишком суровой и унизительной трактовкой их давнего повелителя, они восстали против сыновей Людовика и возвратили трон старому королю.