— Отступите немного, — приказал Пестователь своим согдам.
А затем извлек из ножен свой чудовищный Тирфинг и стал ожидать приближавшихся.
Бой длился недолго. Меч Тирфинг несколько раз блеснул на солнце, и трое воинов с отрубленными головами очутились на земле.
Молчание царило в рядах сыновей Пестователя. Никто не шевельнулся, чтобы отомстить за смерть своих товарищей. Всех поразил и парализовал вид этой стычки. Неожиданно дошло до них, что Пестователь не был карликом, хотя и покидал Гнездо как карлик.
Три трупа с отрубленными головами валялись на дороге. Три лошади с громким ржанием бегали по полю без своих всадников. А Даго Пестователь и двадцать согдов исчезли в лесу. Никто и не пытался гнаться за Даго, поскольку его меч показал сверхъестественную мощь. Воинов манило Гнездо и открытые врата града.
— За мной! — отдал приказ Семвит и первым поскакал в Гнездо, чтобы усесться на троне Пестователя.
Тем временем, почти что целый день, с кратким отдыхом в полдень, продвигался через лес отряд воинов, окружавших Даго Повелителя. Согды молчали, они были переполнены тревогой о своих склавинских женах и детях, оставшихся в Гнезде. Только у них самих не было выбора — на них, как на чужаках, разрядился бы гнев воинов сыновей Пестователя. Поэтому они предпочли отъехать подальше со своим повелителем, сохраняя ему верность.
Даго тоже молчал и даже не спрашивал: а куда это они направляют своих лошадей. Он казался онемевшим, полностью погруженным в отчаянии и печали. Пестователь положился на командира согдов, на человека по имени Корвин, который — он один — казалось, знал, куда ведет властителя и свой отряд.
Вот только Даго Повелитевль не был ни печальным, ни отчаявшимся. Если бы его спросили о том, что он чувствует, то не знал бы, как это назвать. Были мгновения, когда он вообще ни о чем не думал, вслушавшись в топот конских копыт, пение птиц в лесу, бряцание упряжи и стремян. Но временами в нем пробуждался настолько страшный гнев, что ему казалось, будто бы ежатся волосы на голове. В такие моменты ему хотелось завернуть коня и, вытащив Тирфинг, готов он был броситься на всю армию своих сыновей. Его пальцы сжимались тогда на поводьях коня так сильно, что костяшки белели. Но через какое-то время его снова охватывало то странное онемение. А потом он чувствовал ужасную горечь. Что такого злого сделал он своим сыновьям, что они изгнали его из Гнезда и согнали с трона? Ведь он же дал всем им тихое разрешение на добычу все новых и новых земель и расширение собственной власти. Он разделил между ними свою державу, как сеньор делит ее между вассалами. Жили все они в богатстве и славе. Почему же не уважили они его любви к Зоэ и отчаяния после ее смерти. Он помогал им в сложных ситуациях — спас от поражения Лестка и Палуку, спас Авданца, открыл для Арне дорогу на Плоцк и к дальнейшим победам. Почему они не понимали, что не мог он вытаскивать из ножен свой Тирфинг, ибо связывал его вечный мир со Сватоплуком. И хотя властители не привыкли сдерживать свои присяги, он должен был остаться верным им, поскольку созданная им держава пока что оставалось более слабым по сравнению с Великой Моравой.
Это правда, что он не желал новой веры. Но разве вводил новую веру на завоеванных собою землях Авданец, хотя обещал это Вичингу и Арнульфу? Новую веру мог принять только лишь могучий повелитель, с хорошо организованной и весьма вооруженной державой, чтобы она не попала потом в руки тевтонских епископов или ромеев. Пример Ростислава и Сватоплука был наилучшим доказательством, что новая вера означала еще и зависимость от епископов. И если ты желал сохранить свободу и независимость, потом нужно было сражаться с чужими войсками так, как это делал Сватоплук. Поэтому Даго поначалу хотел возрасти силой и разговаривать с тевтонскими епископами и маркграфами, как равный с равными. С этой мыслью он обеспечил стране множество лет мира, позволил, чтобы размножался народ, чтобы он оброс жирком богатства. Не принял он короны князя, комеса или палатина. К власти пришел он как Пестователь, и как Пестователь желал умереть, сохраняя веру в то, что всегда и везде будет хранить свободу собственного народа. И это мало чего значило, что слова о свободе народа, на самом деле, мало чего означали, но народ хотел и верил, что ними правит властитель из народа, а не какой-то там комес или князь, которого они возненавидели бы точно также, как это случилось с Голубом Пепельноволосым.
И вот куда должен был он теперь направится? К ромеям, чтобы выпрашивать у них армию и воевать с сыновьями? Не желал ведь он гражданской войны, которая уничтожила державу Пепельноволосого? Поехать к Арнульфу и напомнить тому о любви, которую испытывал он к его отцу, Карломану? Или отправиться к Сватоплуку и отдаться на его милость или немилость, на его помощь или неволю?