— Жаль, кади, что вы так и не поняли, как не справедливо отнеслись к моему младшему брату. — из темноты внутренних покоев вышел высокий смуглый брюнет. Это был Ибрагим ибн Тахт, собственной персоной.
— Как? Вы брат Самира? Но позвольте, если вы все это время знали, если были в городе и никуда не уезжали… — кади был предельно изумлен, а Фариха казалось готова была опять упасть в обморок. — Объясните же наконец, что все это значит! — потребовал кади.
— Все просто. — отвечал ибн-Тахт, — Я всегда знал, что брат мой человек чести и он никогда бы не совершил, того, в чем его обвинили.
Грозной тучей Ибрагим надвигался на пораженного правдой кади. Его справедливые обвинения сыпались на старика градом, заставляя того все глубже вжиматься в пухлые подушки, на которых кади так гордо восседал прежде.
— Я обеспокоился его судьбой, когда после известия о свадьбе с прекраснейшей из девушек, я начал получать письма о том, что поведение молодой жены его сильно беспокоит. Мой брат просто хотел выяснить, что не так с его женой. Я ждал новое письмо от брата, но вестей от него так и не поступало, это встревожило меня еще больше, и я послал в Басуру своего человека, что бы тот все разузнал. Вернувшись, мой человек рассказал мне ужасную историю о том, как мой брат был обвинен в страшном преступлении отцом своей жены и вскоре был казнен. Тогда я задействовал все связи, чтобы вы, кади, были смещены с занимаемой вами должности. Мои люди так же поспособствовали, что бы вас заинтересовала идея о новом муже из далекой страны для Айнур. Я расставил сети, и вы попались в нее, кади. Однако приехав в Мирцею и остановившись в моем доме вы продолжали играть со мной в кошки-мышки. — гневно сверкая глазами ибн Тахт завис над аль- Мумином, как удав над кроликом.
— Признаю, вы были очень осторожны, утаивая страшный недуг вашей прекрасной дочери. Тогда я решил оставить вас и претворился будто уезжаю из города по делам. Я нанял даханавара, зная, что лучше него никто не проследит за вами и вашими темными делишками. Я так же попросил мастера Шамиля смущать вашу прислугу упоминанием о человеке, который разрушил вашу жизнь в Басуре. Я всячески провоцировал вас, ожидая, когда вы откроете свое истинное лицо. И наконец, я заплатил вашей служанке Фарихе за то, что бы она оставляла дверь в спальню вашей дочери не запертой. Что бы ваша больная дочь могла выбираться по ночам из дома, потворствуя своим мерзким наклонностям.
— Вы, вы!! — кади то краснел, то бледнел от гнева, потом его взгляд обратился на женщину, сидевшую подле него. — Это правда, Фариха, ты сделала это нарочно?
Женщина медленно и с достоинством поднялась, она окинула своего, теперь уже бывшего хозяина, ненавидящим взглядом и произнесла:
— Я всегда ненавидела тебя, аль-Мумин! Ты разрушил нашу с Зейнаб жизнь. Твоя жестокая мать била нас за малейший проступок и попрекала каждой крошкой хлеба, я была счастлива, когда она наконец сдохла! И потом, не уже ли ты не помнишь, как обходился с моей сестрой? Как еще до замужества с ней, изводил бедняжку своим благочестивыми сожалениями, что она не невинна? А ведь ты сам лишил ее девственности, как только почувствовал, что она никуда не сбежит из дома твоей матери! Помнишь, как ставил ей в вину, что она испорченная дочь колдуна и возможно от того не может родить тебе ребенка? Зато я помню! Я помню слезы своей сестры и ее позор, который ты называешь "счастьем"!
— Но я любил ее! — вскричал кади.
— Ты всегда любил только себя аль-Мумин! Ты даже к своей дочери, которую родила тебе Зейнаб относился, как к прокаженной!
— Неправда, я всегда защищал Айнур, все что я делал было ради нее!
— Ей нужна была помощь, а ты упек за решетку единственного человека рискнувшего сказать тебе правду! — Фариха, смачно плюнула на пол перед кади. — Я всегда была верна тебе, но, когда этот человек, — она указала на ибн Тахта. — рассказал мне, что это ты донес на нашего отца… Да-да, в материалах дела сохранилось имя доносчика, и этот благородный человек выяснил его для старой Фарихи. А ведь наш отец был всего лишь обычный врачеватель, травник, который готовил припарки для больных суставов твое матери! Он никогда не был колдуном, и ты знал это! Ответь же мне правду, почему ты сделал это с нашим отцом?
— Ты знаешь почему! Это все твоя сестра, Небеса сделали ее слишком красивой! Она должна была быть моей, а ваш болван отец, хотел выдать ее за сына простого горшечника! Я спас ее, написав этот донос, от той убогой жизни к которой он ее готовил. Будучи моей женой, она жила как королева, я положил к ее ногам все, что имел!
Фариха протестуя покачала головой.
— Хватит! — громко объявил Ибрагим ибн Тахт. — Свои счеты сведете позже! Теперь, когда все выяснилось, и ты признался в своих злодеяниях аль-Мумин, я желаю, чтобы ты выполнил свой долг. И если в тебе осталось хоть немного чести, ты вернёшься со мной в Басуру и признаешь себя виновным в смерти моего брата. Ты сделаешь это перед священным синодом, ты признаешься во всех своих преступлениях. Я желаю, чтобы имя и честь моего брата были восстановлены. И не думай, что тебе удастся меня провести! Они, — он указал на остальных присутствующих в комнате, — они — мои свидетели!
Кади ненавидящим взглядом уставился на присутствующих, он покачал головой:
— Ты забыл Ибрагим, у нас тут состоялся уговор! Сначала пусть даханавар, найдет мою дочь, а уж после… после, возможно, я поеду с тобой в Басуру.
Шамиль поднялся.
— Я всегда исполняю свои обещания. — холодно произнес он, — Дайте мне сутки, и я приведу вашу дочь, или принесу вам ее голову. Теперь она слишком опасна, чтобы оставлять ее в живых.
Мужчины — пуштийцы переглянулись и кивнули.
— Да будет так. — сказал ибн Тахт. — у тебя есть сутки, живая или мертвая она должна быть здесь.
— Идем. — бросил даханавар Илае.
Юноша, прежде сидевший тише воды ниже травы, подскочил как ужаленный, ему явно не терпелось поскорей покинуть дом кади.