— Гил, — Ваня устало потер глаза. — Давай не будем начинать. Я не хотел мешать твоему счастью. И боялся смотреть тебе в глаза, потому что мои воспоминания не исчезли вместе с Иваном. Думаешь, это было легко?
Гил промолчал, уткнувшись в виски. Конечно, он не думал, что Ване было легко. Гилберту было стыдно, что он не был с ним рядом в эти дни, он чувствовал себя ужасно неловко, как школьник, которого отчитывают на глазах всего класса.
— Но теперь это все в прошлом, — тепло улыбнулся Ваня. — Я нашел новых друзей, которые помогли мне справиться с трудностями. Есть люди, на которых я всегда могу рассчитывать. Так что теперь я хочу только извиниться перед тобой — и отпустить.
— Извиниться? — губы Гилберта дрогнули.
Ему совсем не нравились Ванины слова. Ему не хотелось его отпускать. Ваня — снова, спустя столько времени — был здесь, с ним, улыбался как ни в чем не бывало, в его глазах не было маниакального аметистового блеска и страха перед неизвестным чудовищем. И он просил Гилберта просто отпустить его?
— За всю боль, которую причинил тебе, — кивнул Брагинский. — Мне жаль.
Гил избегал смотреть на него. Он налил себе еще виски, хотя чувствовал себя и без того достаточно пьяным. Хотелось плакать, но слез не было.
— Значит, ты счастлив? — спросил он.
Какое-то время Ваня молчал — Гил видел, как поднимается его полупустой стакан, а потом снова заполняется жидкостью.
— Наверное, — тихо ответил Иван, сделав несколько глотков. — А ты?
— Конечно, — тут же оскалился Гилберт — он ждал этого вопроса и не собирался давать на него другой ответ, даже если на самом деле чувствовал себя совершенно иначе. — Это же великий я.
Он все еще не хотел смотреть на Ваню, но если бы он струсил и в этот раз, тот бы точно раскрыл обман. Брагинский выглядел растерянным и печальным.
— Вот как, — он опустил взгляд. — Это хорошо.
— Где ты пропадал все это время?
Не то чтобы Гилберту было интересно — было, конечно, но не до такой степени, — просто хотелось перевести тему на что-то более приятное. Сеанс самоуничижения он закончил еще в баре.
— В одной из московских клиник, которая за небольшую сумму согласилась не подвергать мою болезнь огласке, — с благодарной улыбкой откликнулся Иван. — Мое возвращение на родину и так вызвало переполох в некоторых кругах.
— Вылечился?
— Скажем так: закрепил результат, — пояснил Брагинский. — По большей части я пошел туда из-за Наты — ей действительно требовалась помощь квалифицированного специалиста.
— Что за Ната? — вскинулся Гил — слушать про новую подружку Вани не хотелось, как и про их семейное счастье.
— Ревнуешь? — рассмеялся Ваня. — Ната какое-то время была мною одержима. Мне больших трудов стоило найти ее и уговорить начать лечение, но это была лишь малая плата за все проблемы, которые у нее были из-за меня, — Гил вопросительно приподнял брови, и Иван пояснил. — Она страдала кратковременными провалами в памяти, временами не контролировала свое тело, видела галлюцинации и не могла заснуть без ножа.
— Что-то мне это напоминает, — усмехнулся Гилберт.
— Ага, — легко согласился Ваня. — Она показала мне, как я выгляжу со стороны. И потом мы вместе заново учились жить в обществе.
Гил наполнил их стаканы новой порцией виски — бутылка почти опустела и только на донышке плескались драгоценные капли алкоголя. Их Гилберт выпил прямо из горла, а бутылку поставил под стол.
— Кстати, именно она клала мне в карман записки с именами твоих любовников, — улыбнулся Ваня. — Она писала их своей кровью.
Байльшмидт поперхнулся виски, и Иван расхохотался, глядя, как он пытается прийти в себя.
— Шутишь, что ли?
— Ничуть, — отсмеявшись, выдохнул он. — Она же держала меня в страхе столько лет.
— И теперь ты называешь ее своим другом? — Гилберт залил удивление новой порцией алкоголя. — После такого?
Ваня развел руками.
— Почему нет? Она славная и очень милая девушка. Все это делала ее болезнь, не Наташа. А болезнь мы смогли победить.
Хоть он и говорил про Наташу, все слова относились и к Ване тоже. Гилберт не мог перестать думать об этом: если бы он помог ему, если бы заставил пройти лечение — может, сейчас они бы не прощались навсегда?
— Черт, виски кончился, — он досадливо толкнул пальцами пустой стакан. — Сходим?
— Нет, постой, — Ваня, пошатнувшись, встал на ноги.
Он неровной походкой добрался до коридора, и через какое-то время оттуда раздался грохот. Гил тут же подскочил к нему, морщась от поплывшей картинки перед глазами. Пока он сидел, опьянение не чувствовалось так сильно, но сейчас ему хотелось только одного — склониться над белым другом и поделиться с ним сегодняшним ужином.
Брагинский сидел на полу, рядом с ним валялась его распотрошенная сумка, а в руках у него торжествующе поблескивала бутылка с прозрачной жидкостью. Гил, не удержавшись, сел рядом.
— Ты такой придурок, — он ударил Ваню кулаком в плечо. — Я думал, ты тут сдох.
— Я не настолько пьян, — рассмеялся тот. — Зато смотри, что у меня есть. Привез тебе настоящую выпивку, а не эти помои, которые ты называешь виски.
— Сделаешь из меня алкаша, как ты сам, — отозвался Гил.
— Тебе стоит попробовать, — Брагинский открутил крышку, но на горлышке стоял дозатор. — Вот черт. Пошли.
Он, опершись на плечо Гилберта, с трудом встал и протянул тому руку. Гил, конечно, не брал в расчет, что Ваня чертовски пьян, и поддался на эту провокацию — Иван, дернув его вверх, не удержался на ногах и прислонился к стене. Гилберт по инерции навалился на него.
Ванины голубые глаза блестели, совсем шальные. Он облизнул губы — рефлекторно, неосознанно, и Гил, так же не отдавая себе отчета, потянулся к ним.
Он так скучал.
Ваня отвечал — горячо, жарко, жадно, страстно. Он кусал Гилберту губы, прижимал к себе за бедра и, не стесняясь, трогал, гладил — везде, куда мог дотянуться. Гил пытался отстраниться, чтобы вдохнуть — воздуха катастрофически не хватало, он словно потерялся в собственных ощущениях и не мог понять, как вообще дышать, если тебя целуют так, — но Ваня цеплялся за него, стонал в губы и не давал от себя оторваться. Но Гилберта это почти не волновало — он был согласен и умереть вот так. Потому что рядом с ним был Брагинский, чертов русский, проклятый идиот, который свел его с ума, заставил пройти через самое пекло, а потом, когда пришла пора сказать друг другу «прощай» — трусливо сбежал.
Правильно сделал. Как же он, черт побери, был прав, когда отпустил Гилберта, когда дал ему время прийти в себя и позволил им обоим зализать раны. Как же он был прав!
Гил чувствовал, как ему в бедро выразительно упирается Ванин член, собственное возбуждение тоже давно просилось на свободу, и он потянул Брагинского за собой в комнату, где было бы намного удобнее, где была мягкая кровать и никто не мог их случайно увидеть.
Они рухнули на постель прямо в одежде, не отрываясь друг от друга. Ваня потянулся, чтобы поставить водку на стол, и оказался сверху. Зрачок почти скрыл за собой радужку, и на секунду Гилберту снова почудился аметистовый блеск на дне его глаз, но потом Ваня поцеловал его — как всегда целовал, — и все ненужные мысли отошли на второй план. Сейчас рядом с ним был Ваня — единственный и неповторимый, а Ивана с его грубым животным желанием обладать давно пора было забыть. Это просто имя — за ним давно нет ничего, что стоило бы всех страхов.
Нецензурно выругавшись сквозь зубы, когда Ваня прикоснулся к его члену, Гил потянулся к его ширинке. С трудом справившись с пуговицей — руки тряслись и не слушались, — он погладил Ваню в ответ. Тот застонал, навалился сверху, и его тяжелое дыхание опалило Гилберту шею.
— Черт, — прошипел Гил. — Стой, Брагинский, — Ваня промычал что-то. — Да стой же ты.
Он спихнул Ивана с себя и тут же столкнулся с его затуманенным, отчаянным взглядом. Гилберт и сам не хотел останавливаться — это было неправильно, нелогично и глупо. Отказывать, когда тот, о ком ты уже и мечтать не смел, сам лезет тебе в трусы, целует, стонет твое имя и, кажется, готов на все. Но он должен был остановиться — если бы он не сделал этого сейчас, потом бы точно не смог.