— Помидорки? — Феличиано непонимающе уставился на Ловино, указывая на какие-то то ли крендельки, то ли изысканные узоры.
— Не смотри так на меня! Это все Тони опять!..
— Так ты с ним встречался… — задумчиво протянул Феличиано, печально опустив глаза.
— Было бы более удивительно, если бы этого не произошло, как-никак, мы оба состоим в драмкружке, — раздраженно фыркнул Ловино, отворачиваясь. — Так я могу на тебя рассчитывать?
— Конечно, — приглушенно ответил Феличиано. — Сроки?
— Попробуй уложиться в две недели. Нам нужно начинать пораньше, сам понимаешь, через месяц никого свободного уже не останется.
— Мне ли не знать, — тихо пробормотал он и уже громче добавил: — Не волнуйся, все будет готово вовремя. Ты же знаешь, что всегда можешь на меня положиться!
— Спасибо, — только и сказал Ловино, тихо прикрывая за собой дверь.
Феличиано лишь бессильно скомкал бумажку и швырнул ее на стол. Оставалось просто закусить нижнюю губу, чтобы не разреветься от непонятной злости, и вернуться к работе. Он очень любил рисовать, и вполне можно сказать, что получалось у него хорошо, если не прекрасно. Да что там! Парень был чертовски талантлив. И без Ловино он бы этот талант в себе не открыл. Тот всегда заступался за хрупкого Феличиано, позволяя тем самым ему развиваться, не оглядываясь на общественное мнение. Он его поддерживал. Он давал ему идеи. Он его вдохновлял. Не семья, считавшая, что из Феличиано нужно растить политика, не друзья, которых и не было почти, а только Ловино. Они всегда были вместе, и вот теперь какой-то старшеклассник Антонио пытается их разлучить! Пытается? Варгас поморгал, когда перед глазами неожиданно все поплыло. С тех пор, как Ловино вступил в этот драмкружок, где встретил своего так называемого «Тони», он только и говорил, что о нем. И вот тогда-то искусство и помогло Феличиано спрятать свою обиду и боль в отражениях непередаваемой глубины цвета, ровных штрихах и тонких росчерках тушью. Он рисовал теперь, чтобы забыть, чтобы не закрываться, чтобы терпеть.
Сейчас он трудился над небольшой графической зарисовкой по древней легенде об основании Рима. На картине Ромул рыдал над телом павшего от его руки брата. Тьма вокруг, ярко-алые пятна крови и блестящие слезы, срывающиеся с подбородка совсем еще, по нынешним меркам, юного мужчины.
Феличиано любил трудиться в тишине, но в такие моменты, как этот, она была давящей, так что он включил какую-то легкую классическую мелодию. Сначала невозможно трудно было прикоснуться карандашом к бумаге, оставить на последних фрагментах ее чистоты и непорочности свои угольно-черные следы, но уже спустя полчаса он поймал свою музу за хвост, рисуя резко, но вдохновленно, зло.
Дело близилось к вечеру, когда он закончил. Критично оглядев работу, Варгас только покачал головой, размышляя о том, что после просьбы Ловино он еще нескоро сможет взяться за ее доработку. Убрав инструменты, он выключил свет и вышел из кабинета, запирая его на ключ. Из кружка рисования он пока единственный каждый день ходил в мастерскую, все-таки официальные занятия должны были начаться только на следующей неделе.
Феличиано откинул волосы со лба, снимая с лица остатки усталости и расплываясь в обычной своей довольной улыбке. Сейчас он шел в их с Ловино комнату в общежитии, так что нужно было делать вид, что ничего не случилось.
— Ве-е-е, — жизнерадостно протянул он вместо приветствия, замечая на кухне нещадно матерящегося Ловино.
— Наконец-то явился! — в белоснежном фартучке, красный от смущения, возмущенный, он был так мил, что хотелось затискать до смерти. — Я думал, с голоду помру!
— Сейчас-сейчас, — уже споласкивая руки, успокоил его Феличиано. — Садись пока, сейчас чаю тебе налью.
А ведь он еще и прекрасно готовил. Был мил, послушен, хрупок, нежен, умел готовить и убираться, любил обниматься и рисовать… Да, не очень мужественно, но разве знал он, что Ловино нужно именно это? Стал бы брутальным грубияном, право же.
Поставив чайник на плиту, Феличиано достал сковороду и, добавив в нее масло, поставил разогреваться; быстро вымыл овощи, мелко нарезал, кинул на сковородку; затем достал кастрюлю, наполнил водой, тоже поставил кипятиться. Вскипел чайник, так что Феличиано налил-таки брату приятный напиток, периодически отвлекаясь, чтобы помешать овощи. Добавил к ним томатной пасты, закинул вермишель в кастрюлю.
— Ну ты даешь! — выдал Ловино. — Сколько раз это видел, и никак не устаю удивляться.
— Жизнь с тобой любого научит немного готовить, — усмехнулся Феличиано.
— Да ладно, Тони как не умел, так и не умеет, — проворчал Ловино, даже не пытаясь скрыть счастливой улыбки.
— Ве-е, братик, я же просил…
— Все-все, молчу, — примирительно подняв руки вверх, проговорил тот. — Следи за овощами лучше.
— Если есть сыр, потри немного, пожалуйста, братик, — попросил Феличиано. — Не зря же ты устроил мне дефиле в фартуке.
Варгас-младший вновь повернулся к плите, ожесточенно помешивая то овощи, то вермишель, чтобы не видеть, как его братец снова очаровательно покраснел. Спустя пару минут он уже вылавливал длинные макароны, сцеживая воду и добавляя их к овощам. Ловино же сосредоточенно тер кусочек сыра, стараясь не пораниться.
Еще пять минут — и на столе красовались две тарелки с пастой, а Феличиано и Ловино сидели друг напротив друга. На плите стояла сковорода с приличной долей блюда, оставленная остальным соседям.
— Приятного аппетита, — принимаясь за еду, сказал Ловино.
— Паста-а-а!
Во время еды они не разговаривали: сказывалось чувство голода, и на кухне раздавались только звуки от столовых приборов. Ловино закончил первым и, довольно откинувшись на спинку стула, сыто потянулся.
— Было просто обалденно! — улыбнулся он. — Ты как всегда на высоте.
— Спасибо, — Феличиано вернул улыбку. — На тебе посуда.
Последнюю фразу он бросил уже из прихожей, чтобы Ловино не смог отвертеться, и тут же столкнулся там с соседями. Улыбнувшись, он пригласил их к столу, сообщив, что его братик накроет.
— Берегись, мелкий! — раздалось с кухни.
Когда Ловино закончил с посудой, он ворвался в комнату, в шутку налетая на Феличиано с первой попавшейся подушкой. Тот не успел приготовиться к внезапному нападению, поэтому тут же оказался прижат к кровати, на которой до этого мирно читал заданный на завтра параграф. Ловино, покрепче впечатал подушку в лицо брату, победно усаживаясь у него на животе.
— Уже готов покаяться, эксплуататор? — рассмеялся он.
Подушка отозвалась невнятным бульканьем, а сам Ловино неожиданно почувствовал себя прижатым к кровати. С раздвинутыми ногами. И нависшим над ним красным, как рак, Феличиано. Это слишком напоминало…
— Ты что-то спросил, братик? — ухмыльнулся тот, потянувшись за орудием мести.
Ловино выскользнул из-под него, подхватив свое бесценное оружие и соскочив на пол. Феличиано не отставал, остановившись напротив. С минуту продолжалась игра в гляделки, а потом Ловино не выдержал и метнулся к брату в яростной атаке. Подушки столкнулись, и брат пошел на брата, оба получали мягкие удары по всему телу и удовольствие от нахлынувших воспоминаний. Ловино сам не заметил, как их драка перешла на пол, как подушки полетели в сторону. Он сидел, опираясь спиной о кровать и согнув одну ногу, а Феличиано стоял на коленях так близко к нему, что его дыхание касалось щек Ловино.
Перед глазами того ясно предстал первый раз, когда он поцеловал Феличиано. Это тоже стало последствием какой-то игры, когда тот, неловко рухнув на пол, утянул за собой и Ловино.
Воспоминания ли, желания ли, но сейчас…
Он потянулся вперед и поцеловал его. Невинное краткое прикосновение губ к губам, мягким, сладким, родным. Но в этот миг чей-то мир успел рассыпаться на куски и собраться вновь миллионы раз, погасли сотни звезд и зажглись тысячи новых, на каком-то другом краю вселенной зародилась жизнь, а где-то здесь, совсем рядом, случилось маленькое чудо.
И вот они уже целовались, отчаянно цепляясь друг за друга руками, боясь потерять друг друга, прижимаясь так крепко, едва не сливаясь воедино. А потом Феличиано насильно отстранился от Ловино, и в этот момент тому стало холодно и почти физически больно. Но он стерпел, потому что… Просто потому что.